Тут рядом, рядом уже, спасибо, ты и так меня выручил, сказал я и двинул вперед, не дожидаясь, пока он поедет.
– Эй, погоди!
Раздался звонкий щелчок. Парень протягивал мне что-то еще – бесформенное и большое! Шерстяное детское одеяло, ха! Совершенно сухое, из багажника. Синее с узорами. Бери, согреешься. Он хлопнул меня по плечу, сунул колкий ком мне в руки. Я начал отказываться, но он не слушал, бормотал что-то про сына, который родился позавчера, собственную мать, которая вечно сует что ни попадя, а не нужно ему этих одеял, все у них есть. Я все равно не хотел брать.
Тогда он почти обиделся:
– Да ты че? Это ж я, я сам под ним спал, когда малой был, оно греет знаешь как?
На этих словах он сел и рванул дальше и почти сразу рокот мотора затих. Но, может, это туман делал все тише?
Я накрылся подарком и пошел вперед. Спирт и одеяло подействовали, я почти согрелся, и боль внутри заметно ослабла, стало даже весело. Как приятно, что живут на свете добрые люди! Дарят одеяла, дают глотнуть. Сын! У такого молодого. А что, и у меня мог бы быть сын. И будет. В этот миг я – может, от спирта, может, от нахлынувшего тепла – окончательно поверил, что остановлю ее. Перед такой любовью она не устоит. Это невозможно. Она передумает. Парень напомнил мне этот секретный механизм, дал ключ – как сделать так, чтоб тебя полюбили. Да вот так – отдать, отдать хоть что-то, подарить, одеяло вот. А я, я отдам ей себя, подарю свою жизнь, все, что она захочет, исполню! Я даже хрипло спел We shall overcome – правда, ничего, кроме этой фразы, я не помнил, но ее как раз хватило примерно на километр.
Я брел по колено в светлой реке, клочковатой, полупрозрачной; у дороги, под кустами было совсем бело. Выглянула луна, огромная, светло-желтая, слегка забитая облаками, и озарила дорогу.
Впервые за ночь я перестал ощущать себя, только плыл и плыл зачарованно в этой тишине, в белом плотном свете.
Потянуло дымком, кто-то топил печку в ночи? Раздался далекий лай, сквозь белую тьму проступили деревянные дома, кое-где пробивались огоньки, значит, я проходил деревню. Уже на окраине ее широко, мощно дохнуло навозом, раздался сонный коровий мык. Где-то рядом, выходит, был хлев, мычанию поддакнула курица, кудахтнула разок-другой, или это мычание ее разбудило? И снова стало тихо, сонно.
Начались поля, здесь была низина, туман поплотнел, лежал на темно-зеленом, как странный воздушный снег. Машины проезжали совсем редко, я махал рукой, но опять никто не останавливался, ни фуры, ни серый «уазик», ни легковушки, или голосовал я уже неуверенно? Может, от усталости, а может, потому что знал: скоро мой поворот, ехать недолго, зря только людей отвлекать.
Наконец, показалась проселочная дорога, тот самый отросток, на который мне и нужно было свернуть, он упирался в участки, среди которых прятался и ее. Пути мне оставалось еще километров шесть.