– Надо как в глубокий омут – головой вперед. Мне, кстати, понятно, почему человек головой вперед рождается: потому как недоглядишь сразу – оттяпать чего-нибудь могут запросто. Потом доказывай, что было.
В день отъезда Вадим Андреевич отбросил все сомнения, как отрубил, и сразу почувствовал легкость и свободу. Его даже не смутило, что в аэропорту в толпе мелькнул чей-то до боли неприятный знакомый силуэт. Все было отметено.
Бесчувственно, как в гипнозе, Марков очутился на летном поле аэродрома, поднимался по трапу в самолет, разглядывал номера на креслах, смотрел в иллюминатор в ожидании взлета.
Сквозь оцепенение проникло ощущение надвигающейся тяжести, шум сопения, и слева на руку и плечо навалилось массивное тело.
– Миль пардон, как говорят в Париже, – сипло прозвучало рядом, и забулькал в слюне противный смешок. – Ба-а, вот так встреча! Каким чудом?
Вадим Андреевич высвободил из-под тяжести локоть и узрел прямо перед собой мерзкое лицо Есипова. Тяжелые покрасневшие веки, воспаленные мутно-желтые белки. Губы раздвинули щеки, открыв влажные зубы, пухлый язык в тесной пещере рта.
– Это удача. Приветствую и одобряю, – забубнил снова Есипов. – Благами цивилизации надо пользоваться – и плевать на все остальное. Рад, что наконец поняли. Я тоже многое понял, – глаза Есипова мечтательно закатились. – Был на мне презираемый и гонимый грешок – сочинительство… хо-хо! Однажды сказал себе: погоди, дружок. Может, это главное… сермяжное? Вот, в литературный институт поступил, на заочный, учусь, духовностью насыщаюсь. Знаете, проникся, понял вашего брата бумагомарателя, теперь и сам такой. – Есипов задумчиво затих, потом заговорил неторопливо, смакуя слова. – Подвернется на глаза какой-нибудь аппетитный подлец или бабенка-стервозинка, ать их – и на бумажку. Нравится тебе – ему усы с рыжиной попышнее, не угодила баба – ты ей нос пуговкой, ха-ха… Не зря говорят: такой-то – создатель эпопеи… о-о! Создатель! Вы-то пописываете?
– Бросил, – буркнул Марков.
– Зря, – промычал Есипов и с сочувствием покачал головой. – А может, посмотрите мир, капитализм проклятый, всколыхнется внутри, а потом дрогнет рука, перо, бумага?.. И такую отповедь сочините миру наживы, насилия, что самые стойкие неприятели писателей воскликнут: ай да, Вадим Андреевич, ай да, сукин сын!
– Вижу, вы уже на след Александра Сергеевича напали, – сказал хмуро Марков. – Ему-то уж ничего не пришьете.
– Ах,