Иногда мы попадали на комедии Макса Линдера[2]. Смех опьянял. Улицы большого города переносили за границу, в детство. Мы возвращались, отвлекшись от себя, от своих печалей, размышлений и чувств [АЦ 1:593].
Прославилась датским фильмом «Бездна» / «Afgrunden» (1910), реж. Урбан Гад / Urban Gad, который «демонстрировался во всем мире, и повсюду было единодушное мнение, что родился художественный фильм и наступил перелом в истории кинематографии» [Нильсен: 113]. Нильсен играла учительницу музыки Магду, которая бросила жениха ради циркача Рудольфа, а затем ударом кинжала убила Рудольфа за измену.
1913
7 июня. М.С. Фельдштейну
Петр Николаевич привез с собой много вина (он же привез француза), <…> Маня Г<ехтман> заснула в комнате у Макса, несмотря на то, что француз идеально изображал кинематограф [СС 6: 109].
26 сентября. Ялта. Дарственная надпись Е.Я. Эфрон на внутренней крышке переплета записной книжки Цветаевой.
В воспоминание дней когда мы вместе ходили к Лёвам, сочиняли жизнь французской матлоты, смотрели синематографических преступников и сыщиков, возвращались к освещенному розовому окну под цирковую музыку, варили манну, перлу, тапиоку. Лососина [НЗК 1:459].
1916 (?)
А.И. Цветаева
И царствовал тогда над моим как-то задумавшимся, похолодевшим внутренним миром образ женщины из кинематографической картины, виденной вместе с Мариной, взявшей надолго за сердце: звали ее лэди Гремион, и все о ней было – сон. Начало картины было светло, весело – сад из английского романа и двое в юной любви. Она умирает внезапно, и он, опустошенный, в тоске, едет в далекие страны, стараясь найти забвение и не находя его.
Годы идут. Что-то было в нем от Никодима-худоба, смуглость и чернота, европейская сдержанность, суховатость и яростность неутоленной тоски.
Где-то в стране раскаленной и экзотической – пальмы, ступени, изысканность и холодная роскошь, он встречает женщину в строгом костюме, видимо приехавшую лечиться, потому что за ней всегда следует пожилой лакей с клетчатым пледом.
Оба они молчат, и молчит их увидевший иностранец, начинающий ходить за ними, как тень: дама необычайно похожа на его умершую жену. Но так похож луч луны на погасший луч солнца. Ни любовных встреч, ни пыла мужских объяснений. Все – как сон: она понимает, что он ее любит и ничем не открывает себя. Его страсть растет. И в день, расцветший меж них, как Виктория Регия, он входит, оживший, в отель, где она живет. Ее нет. На вопрос лакей с глубоким поклоном передает ему – конверт. На конверте ли, на листке ли, в него вложенном? или это сообщение старика-лакея? «Ее светлость уехала на пароходе “Химера” неизвестно куда». На море шторм. У горизонта – дымок еле видного парохода. Лодка героя борется с волнами, бессильно тщась догнать пароход. Он, конечно, погибнет. И так погибаем «мы». Лэди Гремион стала неким символом моей жизни, я ощущала себя ею [АЦ2: 470–471].
1917
26 июня
Сегодня я в первый раз водила Алю в кинемат<о-граф>