– Миссис Хардвик сказала. Она говорит, что наша Джоан опять в беде.
Поппи погладила ладонь бабушки. Вот так и проходили вечера – в блужданиях по кругу, в попытках найти начало и конец вертящейся нити. Нельзя ни плакать, ни кричать. Каким бы ужасным это ни казалось, Доротея – её любимая бабушка, которой без внучки никак нельзя.
Для Поппи час тянулся бесконечно медленно, усталость пробралась в мышцы, дёргала за веки.
– Ладно, бабуля, пойду-ка я. Тебе что-нибудь нужно?
– А как же! Присматривай за этим мистером Как-его-там – он хочет меня отравить! Я скормила кусочек запеканки кошке, так она вытянулась и померла! Честное слово, Поппи Дэй!
– Хорошо, бабуля, я с ним разберусь. Обещаю. Я тебя люблю.
– И я тебя. Надеюсь, утром ещё буду жива, если только ночью меня не отравят.
– Думаю, всё будет хорошо, бабуль, просто ничего не ешь.
Поппи медленно побрела домой. Но как бы она ни устала и как бы ни манила мягкая кровать, возвращаться туда не хотелось. Повернув ключ в замке, она вошла в тёмную, тихую квартиру.
Теперь Поппи терпеть не могла ложиться спать. Они с Мартином, как большинство семейных пар, имели свои привычки. Болтая обо всякой чепухе, по очереди чистили зубы; с пижамами через плечо шли по узкому коридору; ставили у кровати стаканы воды, к которым не притрагивались до утра. Потом Поппи зарывалась в подушку, и, свернувшись калачиком, чтобы поскорее согреться, ждала мужа, в чьи обязанности входило гасить свет, закрывать дверь и выключать телевизор.
Как-то раз Мартин нацепил розовую ночную рубашку жены с нарисованным щенком на груди и в грациозном балетном движении вплыл в спальню. Глядя, как её лохматый супруг вздымает руки к потолку, Поппи не смогла удержаться от смеха. Оба хохотали, как дети…
Без привычной болтовни с Мартином приходилось ложиться спать в тишине. Поппи рано закрывала дверь и не меньше двух раз проверяла, точно ли закрыла. Спальня всегда сияла чистотой, и Поппи скучала по тем временам, когда на полу семь дней в неделю собиралось целое гнездо из грязного белья, джинсов, футболок и носков – на самом деле в доме была гармония, только когда в нём кипела жизнь.
Прежде чем заснуть, Поппи около получаса предавалась мыслям, что сейчас делает её любимый мужчина, где он спит, о чём думает. Прижав к груди подушку, представляла себя в его объятиях, защищавших от всех ужасов мира. Когда он был рядом, Поппи рассказывала ему, как прошёл день, как у неё дела, расспрашивала, как дела у него. Поддержка Мартина была так же приятна, как и разговоры с ним. «Спокойной ночи, солнышко, хороших снов», – шептала Поппи, как если бы он дремал у неё под боком. Это успокаивало. Порой Поппи обманывала себя, что вот он, рядом, и под его крылом она в безопасности. Но, просыпаясь среди ночи, тянулась к нему, чтобы коснуться пустоты и до утра мучиться печальными, несбыточными мечтами.
Она часто перечитывала письмо Мартина – незатейливые три листка, написанные в спешке, при свете фонаря. Оно стало талисманом, столь дорогим, что Поппи прижимала его к себе; водя пальцем по бледно-голубой почтовой бумаге, она выучила наизусть каждый изгиб каждой