Письма о русской поэзии. Григорий Амелин

стары и слабы» (VI, 188).[60] Такие сыновьи чувства Хлебников явно испытывает к Брюсову, с которого и «срывает» венок (один из брюсовских сборников так и назывался – «Stephanos», 1906) и название стихотворения Брюсова «Лесная дева» (1902), переосмысляя идиллический характер взаимоотношений Поэта и Музы в авангардистском, так сказать, ключе.

      Всю жизнь Хлебников пытался «перецарапать арапа», по его же словам. Славянская архаика «Аспаруха» и не скрывает этого противоборства, состязания, взятия крепости пушкинианской красоты. Крепости слова великого предшественника. Само АСП Хлебников прочитывает как инициалы пушкинского имени.[61]

      Высокий трагедийный пафос «Аспаруха» не только не исключается, но и единственно возможен в ситуации той языковой игры, шутки, пусть и специфической, без которой немыслима хлебниковская поэзия. Так, например, бесконечные метаморфозы имени Аспарух (отрок – рука – грек – строг – подруг – грохнулся – вооруженная стража и т. д.) каламбурно строятся на том, что, с одной стороны, – это рок, сокрушительной рукой захватывающий греческую речь, а с другой – рак (не ведая стыда, как сказала бы Ахматова) из детской скороговорки рак за руку греку цап.

      Не знаем, как там с арапом, но читателей своих Хлебников перецарапал с блеском.

      ОДИНОКИЙ ЛИЦЕДЕЙ

      Сергею Мазуру

      Le canon sur lequel je dois m’abattre

      à travers la mêlée des arbres et de l’air léger!

Arthur Rimbaud[62]

      Время!

      Хоть ты, хромой богомаз,

      лик намалюй мой

      в божницу уродца века!

      Я одинок, как последний глаз

      у идущего к слепым человека!

Владимир Маяковский

      Наш своекорыстный интерес – об одном «пушкинском» тексте Хлебникова, – но его пушкинский исток так смутен и далек, что пока приходится осторожно взять его в кавычки. Вот этот текст целиком:

      И пока над Царским Селом

      Лилось пенье и слезы Ахматовой,

      Я, моток волшебницы разматывая,

      Как сонный труп влачился по пустыне,

      Где умирала невозможность,

      Усталый лицедей,

      Шагая на пролом.

      А между тем курчавое чело

      Подземного быка в пещерах темных

      Кроваво чавкало и кушало людей

      В дыму угроз нескромных.

      И волей месяца окутан,

      Как в сонный плащ вечерний странник

      Во сне над пропастями прыгал

      И шел с утеса на утес.

      Слепой я шел, пока

      Меня свободы ветер двигал

      И бил косым дождем.

      И бычью голову я снял с могучих мяс и кости

      И у стены поставил.

      Как воин истины я ею потрясал над миром:

      Смотрите, вот она!

      Вот то курчавое чело, которому пылали раньше толпы!

      И с ужасом

      Я понял, что я никем не видим,

      Что нужно сеять очи,

      Что должен сеятель очей идти!

      Конец 1921 – начало 1922 (III, 307)

      Герой лабиринта, вопреки Ницше, не свою Ариадну ищет, а истину. Пушкинские темы и образы пронизывают текст. Но