Письма о русской поэзии. Григорий Амелин

заставлял жить скалы поэт Андрей Белый (средоточие всего спектра «барв»): «Он дирижировал кавказскими горами…» При всей любовной наполненности хлебниковского текста, для которого даже определен адресат, гадание происходит все же не в пределах «любит – не любит» она меня, а гораздо шире – «кто я такой?» Имя возлюбленной (так и не названное) едва ли не важнейший атрибут магического действа. Ее звали Ксана Богуславская. И смысл гадания все тот же, что и прежде, – «Двойник ли я с небесами?» Богуславская, по сути, заговоренной водой и поющими руками предваряет другой образ – Азии-Магдалины. После ее омовений:

      И вновь прошли бы в сердце чувства,

      Вдруг зажигая в сердце бой,

      И Махавиры, и Заратустры,

      И Саваджи, объятого борьбой.

      Умерших снов я стал бы современник,

      Творя ответы и вопросы,

      А ты бы грудой светлых денег

      Мне на ноги рассыпала бы косы. (V, 32)

      Хлебников непрерывно творит вопросы и ответы, занимаясь настырным самоопределением. В повести «Ка»[29] двойник автора изобретает музыкальный инструмент наподобие примитивной арфы: с помощью слоновьего бивня и струн он ищет связи меж математически-музыкальными упражнениями и хронологией нашествий Востока и Запада. Форма этого чудного музыкального инструмента в точности соответствует выкладкам предшественника – В. Ф. Одоевского, который в своей «Музыкальной грамоте» призывает прилежного читателя почаще заглядывать в таблицу, которую он воспроизводит по старинным рукописям – «Лествицу степеней звуков и расстояний между ними».[30]

      По степеням этой лествицы простоты поднимается «заумный» поэт Хлебников, автор «Бобэоби», когда служит обедню, «как волосатый священник с длинною гривой», юной Джульетте-Юлии Самородовой с синими глазами Богородицы:

      Песенка – лесенка в сердце другое.

      За волосами пастушьей соломы

      Глаза пастушески-святые.

      Не ты ль на дороге Батыя

      Искала людей незнакомых? (V, 67)

      Батыева дорога – Млечный путь, вечное местопребывание поэтов: «Я ведь такой же, сорвался я с облака…».[31]

      ЗАВЕТ СВИРЕЛИ

      Ирине Коневой

      – Куда же ты сердце свое простираешь?

      – Я его простираю к Раю.

      – Но разве об Аде ничего ты не знаешь?

      – Нет, не знаю.

Константин Бальмонт

      Я – уст безвестных разговор…

Борис Пастернак. «Лесное»

      Пресловутый хлебниковский архаизм во всю процветает свободными словоновшествами. Прошлое, к примеру, очень часто определяется сладостью меда, совсем как в сказочном Лукоморье («И там я был, и мед я пил.»). У Хлебникова мед извлечен, как из улья, из сердцевины слова, становясь пайком для дальнейших языковых окормлений. Приведем полностью стихотворение «Зеленый леший – бух лесиный.» (1912?):

      Зеленый леший – бух лесиный

      Точил свирель,

      Качались дикие осины,

      Стенала благостная ель.

      Лесным пахучим медом

      Помазал кончик дня

      И, руку протянув, мне лед