– Кого же ты будешь сейчас снимать, Игорек? – спросил я.
– Не знаю пока, но только Ира Иванова меня теперь не волнует. В этом плане.
Он стал рассказывать, что уезжает на днях со своей группой на Южный берег Крыма и там начнет снимать что-то такое замечательное, никем еще не виданное, что-то такое… сам он еще не знает что.
– Сними меня, Игорек, – попросил я его.
– Ты лучше, Миша, иди ко мне администратором.
Он засмеялся.
– Нет, – сказал я, – об администраторе не может быть и речи, а вот ты лучше сними меня в какой-нибудь роли.
Игорек опять засмеялся, а Яцек обиделся за меня и перешел на «вы».
– Почему же вы не хотите снять Мишу? – сказал он. – Чем же он хуже других? Я вот, к примеру, собираюсь его ваять.
– Ладно, – засмеялся Барков. – Сниму тебя в эпизоде. Рта не успеешь открыть, как я тебя сниму.
– Напрасно ты так относишься к эпизодам, – упрекнул я его. – Ты бы посмотрел на Феллини. Какие у него эпизоды!
– Сниму тебя с блеском, – сказал Игорек. – А Феллини у меня еще попляшет.
Подошла Ирина и присела рядом со мной.
– Фу, – сказала она, – вы бы хоть бутерброд мне сделали, Миша.
Я быстро состряпал ей бутерброд с кетой, а сверху положил кружок парникового огурчика и зеленый листочек для красоты.
– И воды налейте, – попросила она.
Я налил ей боржома и положил в фужер ломтик лимона. Она с удивлением посмотрела на меня и вдруг сказала такую штуку, что я чуть не поперхнулся коньяком.
– Как ловко вы это все делаете, Миша, – сказала она. – Вам бы мужем моим быть.
Барков засмеялся, а мы с Яцеком так и уставились на нее.
– Все время хожу голодная, – пожаловалась Ирина. – Мужа выгнала, со свекром поссорилась, а сама, идиотка, ничего себе сварить не умею.
Она расплакалась.
Барков улыбался.
А мы с Яцеком чуть с ума не сошли.
– Ирина, что с вами? Скажите! Не делайте нам больно.
– Муж – тунеядец, свекор – педант, а сама я дура, одна-одинешенька, – пожаловалась она сквозь слезы. Потом встала и сказала нам с Яцеком: – Проводите меня, друзья. Миша, если можно, заверните это филе для меня в салфетку. Спасибо.
Мы вышли втроем на улицу Горького. Моментально все пижоны положили глаз на Ирину и поплелись за нами, держась на расстоянии, словно стая трусливых волков. Знают, что с Корзинкиным шутки плохи.
– Как странно устроена жизнь, – говорила Ирина, – человек, который красив, умен и известен, может быть одинок. – При этом один свой зоркий глаз она повернула ко мне.
– Покажите, пожалуйста, ногу, – попросил ее Яцек, – поднимите ее чуть-чуть.
– Оп-ля! – сказала Ирина и приподняла ногу, как цирковая лошадка.
– Интересно, – сказал Яцек, мгновенно