Путники торопливо пересекли поле, поравнялись с первыми городскими строениями. Из-за дощатого сарая доносился стук топора.
– Пробираемся к станции! – скомандовала Мари. – Там, среди людей, легче затеряться, здесь мы слишком на виду!
– Оно верно, – одобрил Саенко. – Среди людей завсегда сподручнее. Только где людей больше, там и патрули шляются.
– Не рассуждать! – резко оборвала его Мари. – В отсутствие Сержа я здесь командую!
Все трое цепочкой пробрались между сараями, миновали пустые, не вскопанные еще огороды и вскоре оказались возле пакгаузов, протянувшихся вдоль железнодорожных путей. Здесь действительно было людно – брели запуганные крестьяне с тощими мешками, бежал растрепанный пассажир с чайником, опоздавший на свой поезд, крутились какие-то подозрительные личности.
– Подождите меня здесь! – распорядилась Мари. – Я узнаю насчет поезда на Петроград.
Она скрылась в здании вокзала.
Ордынцев огляделся.
За время его отсутствия Россия чрезвычайно сильно изменилась. Впрочем, он помнил ее не только дореволюционной – нарядной, хлебосольной, праздничной, в колокольном звоне и радостном сиянии пасхальных свечей.
Помнил он и страшный восемнадцатый год, голод и холод, стрельбу на улицах Петрограда, пьяных матросов, колотящих прикладами в двери профессорских квартир. Помнил кровавую разруху Гражданской войны, махновские тачанки и звериные лица дезертиров…
Но даже тогда в этих злых разбойничьих лицах было что-то человеческое – было в них опьянение свободой, вседозволенностью, жуткое опьянение русского бунта – хоть день, да наш! Кто был ничем, тот станет всем!
Сейчас все было не такое.
На всех лицах, которые видел Борис, читались неуверенность и боязнь, как будто люди сомневались, дозволяется ли им жить на этом свете, можно ли дышать сырым тифозным воздухом и ходить по волглой глинистой земле, более подходящей для рытья могил, чем для пахоты. Неуверенность читалась на лицах крестьян, мечтающих попасть на поезд и продать или обменять хлеб на соль или мануфактуру. Неуверенность – на лицах горожан, которым нужно куда-то ехать по своим незначительным делам. Но такая же неуверенность была и на лице красноармейца, который курил самокрутку возле двери вокзала, и на лице вертлявого типчика, явно норовящего что-нибудь спереть…
– Дядя, дай копеечку! – раздался рядом с Борисом тонкий детский голос.
Рядом с ним крутился чумазый мальчишка-беспризорник. Стрельнув по сторонам цепким вороватым взглядом, он повторил, на этот раз наглым хрипловатым голосом:
– Дядя, дай лимон!
– Какой еще лимон? – удивленно переспросил Ордынцев. – Зачем тебе лимон?
– Известно зачем – на курево! – Мальчишка искоса посмотрел на Бориса, прищурив левый глаз.
– Лимон – на курево?
– Лимон не знаешь? Мильон рублей! – И мальчишка, кривляясь, запел: – «Ах, лимончики, мои червончики! Где вы растете и в каком