Волошин обогнул кованую решетку, окружавшую несколько ступенек в цокольный этаж, повернул за угол и…
Вдова Разлогова лежала на нижней ступеньке широкого пологого крыльца. Обе створки стрельчатых двойных дверей за ее запрокинутой головой были распахнуты настежь. Мобильный телефон, видимо отлетевший в сторону, когда она упала, вдруг зазвонил, и Волошин первым делом поднял его и сунул себе в карман.
– Глафира Сергеевна! Але! Але! Вы живы?
Ничего глупее этого самого «але» придумать было нельзя, но Волошин не знал, как именно следует обращаться… к трупу.
…Или она пока не труп?
Он потянул ее за руку, бледную, совсем не загорелую, с голубыми прожилками вен. Рука была холодной и влажной, и Волошина чуть не стошнило от отвращения.
Неврастеник, твою мать! Слюнтяй и неврастеник!..
Но что делать, если Волошин никогда не служил в спецназе, не работал в МЧС, не ездил на «Скорой» в морг, и вообще ничего героически-показательного или показательно-героического никогда не совершал. Полжизни он учился математике, а вторую половину жизни просидел перед компьютером, и что нужно делать с человеком, который уже умер или только собирается умереть, Волошин не знал!
Пульс. Кажется, нужно щупать пульс. Для этого снова придется взяться за влажную, безжизненную руку в голубых прожилках вен.
Чужой телефон у него в кармане трезвонил, выводил незнакомую мелодию не переставая. Волошин зачем-то вынул его, посмотрел и опять сунул в карман.
– Глафира Сергеевна, вашу мать…
И взялся за ее руку, как за нечто отвратительное, змею или лягушку. И наклонился к ее лицу – дышит или не дышит?..
Вдруг на этом лице, таком же бледном и неприятном, как и рука, распахнулись глаза, мутные и страшные. Волошин отшатнулся и руку бросил. Она гулко ударилась о деревянную ступеньку.
– Вы… живы? Але!
По ее шее прошла судорога, поднялись и опали ключицы, и Глафира резко села. И в ту же секунду стала заваливаться назад и повалилась бы, если б Волошин ее не подхватил.
Он подхватил и посадил ее прямо.
– Глафира Сергеевна, что с вами?! Вам плохо?
– Хорошо.
– Что?!
Она опять гулко, с судорогой сглотнула и повторила отчетливо:
– Мне хорошо.
Придерживая за плечи, Волошин пытался держать ее прямо, но она все заваливалась.
– Вы что? Упали?
– Меня ударили.
– Кто?!
Она открыла глаза, уже не такие мутные, но все же достаточно бессмысленные.
– Кто вас ударил, Глафира?!
Словно из последних сил, она пожала плечами.
– Вы вышли из дома, и вас ударили?!
Она кивнула.
Волошин неловко, под мышки, подтащил ее к балюстраде и кое-как прислонил.
– Я