И, если от постоянного совершения людьми ошибок так грустно ему, то насколько должно быть грустно смотреть на нас сверху самому Создателю?
Я вздохнула.
Ну и тема. Но ее не пропустишь в виде череды несовершенных проступков, пока не пропустишь через себя, и, значит, нужно понять как можно больше.
– Расскажи мне.
– Что?
– Расскажи мне еще. О стрессах.
– О стрессах?
– Да.
– Не надоело?
– Нет.
Я решительно покачала головой.
– Упорная ты Бернарда. Даже когда тебе неприятно.
– За то и любишь.
– Да просто так я тебя люблю. Просто так. Потому что ты встретилась. Потому что ты моя. Потому что ты есть в моей жизни.
Внутри стало тепло. Так тепло, как будто сердце завернули плед, а рядом поставили испеченную с добротой горячую булочку с корицей. Запахло счастьем.
– Я хочу это понять, Дрейк. Почему с людьми так происходит, как этого избежать, как научиться отпускать стрессы и лечить себя? Мне это нужно. И… я тоже тебя люблю.
Он смотрел с экрана так, как умеет смотреть только любимый мужчина – обнимая взглядом. И в эту секунду я в который раз осознала, что, если в жизни есть кто-то, способный так смотреть, значит, несмотря на сложность материала занятий, несмотря на трудности и препятствия в чем бы то ни было, все будет хорошо. Обязательно будет.
(Тем временем в одном из соседних кабинетов)
Несмотря на то, что Джон Сиблинг, которому никто и никогда не посмел бы прилепить прозвище или «погоняло», не отличался могучим телосложением – среднего роста, не широкий и не узкий в плечах, жилистый, но не особенно раскачанный, – ни один из сидящих за столом мужчин-гигантов никогда не решился поднять бы на него руку. Даже будучи бойцами, будучи профессиональными убийцами и теми, кто вообще редко перед кем-либо испытывал страх.
Только не на Джона.
И, увы, не только потому, что тот являлся представителем Комиссии и, значит, обладал огромными полномочиями, но так же потому, что именно этот представитель Комиссии имел наиболее сложный и бескомпромиссный в плане принятия мгновенных и жестких решений характер.
Гадкий характер.
Самый гадкий из всех, который Дэйн у кого-либо встречал.
Он, если бы мог, собственноручно удушил бы Сиблинга – подсыпал бы ему – нет, не яда, – но уж точно столько снотворного в стоящий на столе стаканчик с кофе, чтобы Джон следующие три века мирно проспал, не донимая, не наседая и не нервируя присутствующих в кабинете речами, которые никто не хотел слышать:
– Не думаю,