– А ты не плачь. Боли скоро пройдут. Через два-три дня уже никаких болей не будет.
А сама подумала с жалостью: «Боли-то пройдут, а вот сердце…»
– Сколько дней она в больнице? – спросила Маша Феклу Захаровну.
– Шестой день.
Маша в раздумье постояла над постелью больной и снова обратилась к Фекле Захаровне:
– Сколько граммов даете?
– Два грамма.
– Надо довести дозу до шести граммов в день.
Маша встретилась взглядом с глазами Феклы Захаровны и прочла в них одобрение.
Вера Павловна оказалась права – в женской палате не было тяжелобольных. И обход этой палаты Маша закончила почти спокойно.
Больным новый врач понравился, и они долго говорили о ее внимательности и серьезности.
Фекла Захаровна этого мнения больных не передала. «Рано ей голову кружить!» – решила она. Но сама с любопытством присматривалась к молодому врачу. Вроде и скромна, и краснеет по всякому пустяку, молчит все больше. А на обходе откуда что взялось: голос твердый, движения уверенные и для каждого ласковое слово нашла. Словно приворожила больных!
Фекла Захаровна чувствовала, что пройдет три-четыре дня – и Маша приворожит и ее.
Но это случилось в первые же сутки.
Вера Павловна, вероятно, намеренно не сказала новому врачу, что в мужской палате лежал тяжелобольной. Это был бригадир колхозной рыболовецкой бригады Никита Кириллович Банщиков – тридцатилетний смуглый человек с необычайно блестящими, беспокойными карими глазами.
Он лежал на подушках, в рубашке, разорванной им в момент приступа удушья. У него было крупозное воспаление легких, и в эту ночь ожидался кризис.
Маша надолго задержалась у постели Банщикова, прослушала его, проверила пульс, расспросила у Феклы Захаровны, что назначено больному.
Банщиков тяжело закашлялся, прижимая руки к груди.
– Дайте больному кислородную подушку, – сказала Маша Фекле Захаровне и, когда они обе отошли от постели, шепнула ей: – Вы бы записывали, Фекла Захаровна, больных много – забудете!
– Я забуду?! – изумленно подняла брови Фекла Захаровна. – Не случалось такого со мной. Не так уж я стара, чтобы дело забывать.
– Вам виднее, – сказала Маша, – но полагаться на память в таких случаях рискованно.
Фекла Захаровна достала из кармана халата сложенную вчетверо бумагу и огрызок карандаша. Обидчиво подобрав губы и прищурившись, она приложила бумагу к стене и записала сердитым, размашистым почерком:
«Банщикову – кислородную подушку».
В тот же день Фекла Захаровна воспользовалась случаем отомстить Маше. У больного надо было взять кровь.
– Вы это сделаете лучше меня, у вас большая практика, – сказала Маша Фекле Захаровне.
– Что вы! – ответила та. – Вы врач с высшим медицинским образованием! У вас, поди, и приемы какие-нибудь новые. Я уж поучусь!
Спорить у постели больного было нельзя. Маша засучила рукав на полной руке больного и, как ни приглядывалась, не могла найти вены. Она помолчала немного и сказала просто:
–