Каленин поставил утюг и, подойдя к стене, похлопал по ней точно в том месте, которое в его тревожном сне ощупывала приснившаяся хозяйка дома.
– А почему ты меня об этом спрашиваешь? – насторожился Беккер.
– Ну ты же родственник хозяйки. Сам же говорил… Вот я и подумал: вдруг ты знаешь. Уж больно странно устроен этот подвал.
Каленин вернулся к прерванному занятию, набрал в рот воды и резко выдохнул на газету, через которую, за неимением марли, гладил брюки. Появление газеты «Bild» в качестве вспомогательного орудия для глажки вызвало на лице Ганса такое искреннее удивление, что Каленин, рассмеявшись, счел необходимым пояснить:
– В самый раз для глажки брюк! Такая газета для этого и нужна!..Получается, что бывшая клиника замурована со всех сторон. Это же странно! Огромный этаж, много окон, а используются только мои три комнатки?…
Беккеру явно не понравилась настойчивость русского приятеля, и он неохотно ответил:
– Спроси фрау Шевалье! Это же клиника ее покойного мужа…
– Да я спрашивал. И представляешь, этот вопрос почему-то ее смутил. Вот я и подумал, а вдруг тут есть что-то такое, что мне лучше было бы знать? Это я как раз про безопасность. – Каленин многозначительно помахал утюгом. – Как бы не привлекли эти темные окна каких-нибудь незваных гостей с дурными намерениями!
– Ты что, действительно не знаешь историю этой семьи? Фрау Шевалье тебе ничего не рассказывала? – подозрительно уточнил Беккер.
– Это-то и странно! Она вот уже почти два месяца через вечер приглашает меня к себе на политические диспуты. Но когда я как-то раз спросил ее про клинику и о смерти мужа, вдруг замкнулась и после этого целую неделю со мной не разговаривала. А тут еще я натолкнулся в прессе на сообщение о том, что доктор Шевалье покончил жизнь самоубийством. Может, расскажешь, что это за история?
Беккер скривил физиономию, давая понять, что не испытывает особого желания говорить о покойном муже хозяйки дома. Но поскольку Каленин выжидательно молчал, нехотя начал:
– Клиника всегда была главным местом в этом доме. Ведь Герман Шевалье был знаменитым на всю Германию стоматологом и пластическим хирургом. Собственно говоря, немецкая пластическая хирургия с него и пошла. Он стал особенно знаменит в конце тридцатых…
– При фашистах?… Ой, извини…
– Нормально! Мы так и говорим: «во время наци», – это нормально. Ты никого не обидишь этим. Правда, лучше говорить не «при фашистах», а «при нацистах»… Так вот, при нацистах с ее мужем приключилась непонятная история. Он был абсолютно вне политики и занимался только врачебной практикой. Ему доверяла свои зубы вся элита Третьего рейха. Он быстро разбогател и купил этот дом. Внизу была клиника. Третий этаж занимал сам доктор с семьей, остальные площади сдавались.
Беркас