– Меня зовут Нед, – сказал я, обращаясь напрямую к ее глазам. – Я друг Бена. И одновременно его коллега. Я приехал один. Никто больше не знает, что я здесь.
Я собирался продолжить, поскольку мысленно заготовил напыщенную речь, где присутствовала, например, такая фраза: «Пожалуйста, передайте ему: что бы он ни совершил, для меня это не имеет абсолютно никакого значения». Но прямота и открытость ее взгляда остановили меня.
– Почему вы считаете столь важным, знает кто-то о вашем прибытии сюда или нет? – спросила она.
Говорила она без акцента, но с немецкими каденциями, делая чуть заметные паузы перед каждым открытым гласным звуком.
– Он ни от кого не прячется. Кто еще может разыскивать его, за исключением вас? Зачем ему скрываться?
– Насколько я знаю, у него могли возникнуть в некотором роде неприятности, – сказал я, входя вслед за ней в дом.
Прихожая представляла собой студию и гостиную в одно и то же время. Большая часть мебели была накрыта чехлами. На столе я увидел следы трапезы: две кружки и две тарелки – обе использованные.
– Какие неприятности? – требовательно спросила она.
– Это связано с его работой в Берлине. Я думал, что он, вероятно, рассказал вам обо всем.
– Мне он ничего не рассказывал. Никогда не обсуждал со мной свою работу. Возможно, потому, что знает: она меня совершенно не интересует.
– А могу я в таком случае спросить, о чем он с вами беседует?
Она ненадолго задумалась.
– Нет. – Но затем чуть смягчила ответ: – Сейчас он вообще ни о чем со мной не разговаривает. Он, кажется, дал обет молчания монаха-трапписта. Это его дело. Иногда он наблюдает, как я пишу, иногда отправляется на рыбалку. Мы вместе едим и пьем немного вина. Но чаще всего он просто спит.
– Давно ли он здесь?
Она пожала плечами:
– Уже дня три, наверное. Где-то так.
– Он прибыл прямо из Берлина?
– Его доставил сюда паром. А поскольку мы почти не общаемся, это все, что мне известно.
– Он исчез, – сказал я. – Его теперь повсюду разыскивают. Они думали, что он мог приехать ко мне. Но я почти уверен, им ничего про вас не известно.
Она опять слушала меня в своей необычной манере. Сначала мои слова, а потом мое молчание. Причем не ощущала при этом ни малейшей неловкости. Так слушают порой домашние животные. Это свойство натуры, пережившей глубочайшие