Были, однако и случаи, когда японцы в порядке «просто забавы» придумывали для пленных «что-нибудь особенное».
«…хотели мне клинком отрезать нос, но я крутнул головой, один офицер закричал, они бросили…» (Иван Поплавский).
«…Когда меня схватили самураи, несмотря на то, что я был ранен в семи местах, они меня тащили по земле, как голодные волки добычу. Около штаба какой-то самурай стал избивать меня по лицу. Утром приносят мою каску, в которую они оправлялись, и надели мне ее на голову…» (Анатолий Дрантус).
В общем, как выразился Тимофей Бакшеев «…и так за все время в плену много пришлось пережить, перенести трудностей и страху».
При этом добровольная (с белым флагом, листовкой-пропуском) сдача в плен от избиений и жестокого обращения не спасала. По крайней мере из известных по документам эпизодов следует, что японская армия не делала различия между «сдавшимися» и «взятыми в плен».
Случаи корректного отношения к пленным на фронте были единичны. Более того, гуманизм отдельных японских солдат пресекался их непосредственными начальниками. Так, когда японские солдаты принесли красноармейцу Ивану Шляпникову котелок воды, «как увидел офицер, подбежал, вытащил шашку и замахнулся на меня, после этого стал избивать своих солдат». Павлу Чураеву японские солдаты тоже давали пить украдкой от офицера.
Причины столь жесткого отношения к пленным, по-видимому, в первую очередь заключаются в основанной на концепции национального и расового превосходства практике дегуманизации противника, характерной для японской армии двадцатых – сороковых годов XX века. В этом смысле характерно высказывание командира 64-го пехотного полка полковника Ямагата Такэмицу в интервью токийской газете «Ници Ници Симбун» 7 июня 1939 года: «…Я видел убитых обеих армий, но если лица убитых японских солдат имеют вид исключительно храбрый, и наоборот лица Советских убитых солдат весьма безобразны…».[41]
При таком общем подходе факт подписания Японией Женевской конвенции 1929 года об обращении с военнопленными уже не имел практического значения. Особенно остро отразилось это на положении тех, кто попал в плен раненым, контуженным, обожженным или просто истощенных при попытке выйти к своим войскам – а таких было более трети от общего числа попавших в плен.
21 августа 1939 года американский журнал «Life» опубликовал серию фотографий,[42] две из которых отражали положение пленных советских авиаторов в японских госпиталях. Фотографии были сделаны собственным корреспондентом «Life» Джоном Моррисом 7 августа в военном госпитале в Хайларе.
В статье от 21 августа Моррис утверждал, что «нейтральные наблюдатели полагают, что русские пленные в Маньчжоу-Го получают лучшее лечение, чем японские пленные во Внешней Монголии, так как японские госпиталя находятся ближе к базам снабжения».[43] Рассказы вернувшихся пленных рисуют несколько иную картину:
«…Я был ранен