И дела его пошли в гору. Потому что хотя он и не был киношным гангстером, но, как выяснилось, не был и подлинным мудилой. В настоящей жизни он разобрался куда быстрее, чем многие наши школьные и университетские гении, чьи таланты вдруг оказались мало кому нужны, когда они повзрослели.
Наконец я пробился сквозь ледяные колдобины к старинному одноподъездному зданию, в котором теперь среди множества других агентств, представительств и никому не ведомых фирм размещалась контора Бегемота. Предъявив верзиле в черном костюме с какой-то идиотской нашивкой на рукаве свой такой же идиотский пропуск, который на моих глазах наскоро соорудила секретарша Бегемота, я поднялся на второй этаж.
Здесь в коридоре стоял огромный, как шкаф, автомат, выдававший кофе – от эспрессо до капучино. Я скормил шкафу червонец, который он долго переваривал с утробным завыванием, и с привычным удовлетворением нажал кнопку «капучино», хотя рядом с ней значилась цена – 15 рублей. Аппарат вздрогнул, напрягся и все-таки выдал мне стаканчик, в котором поверх кофе плавала шапка белой сливочной пены. Как-то я случайно открыл, что этот шкаф плохо разбирает, сколько денег ему скормили, и с тех пор с тихой радостью пользовался его доверчивостью.
– Эх ты, дурачок, – ласково сказал я, дал ему щелчка в холодный металлический лоб и со стаканчиком капучино поднялся на третий этаж во владения Бегемота.
Симпатичная, тоненькая, как художественная гимнасточка, секретарша – всякий раз при виде ее невольно думалось, что если эта скотина Бегемот заставляет девочку отдаваться ему, то хлеб свой она зарабатывает непосильным трудом, – особо доверительным голосом сообщила, что «он только что про вас спрашивал». То ли я ей нравился, то ли по привычке, она всегда кокетничала со мной напропалую. Но я никак не реагировал, потому как чувствовал себя рядом с ней настоящим «папиком», и подозревал, что и она так считает про себя. А кокетничает на всякий случай, сразу сообразив своим быстрым умишком, что Бегемот относится ко мне не так скотски, как к другим сотрудникам своего богоугодного заведения.
У девушки были широко расставленные глаза – верный признак того, что пусть умишко у нее и небольшой, но холодный и расчетливый, а ценит она только то, что можно использовать практически.
Несколько лет назад, когда Бегемот вдруг, к моему изумлению, оказался главным редактором журнала, он при первой же нашей встрече сообщил, что у него две бухгалтерши и обе главные. Понятно, мне надо было тут же спросить его, зачем ему две бухгалтерши и обе главные. Я спросил. Бегемот радостно затрясся, заклекотал, задыхаясь от смеха, и сообщил: «А я с одной живу, а с другой…» Он сделал паузу, мутные глазки его выпучились, как у настоящего бегемота, и, помирая от довольства собой, он закончил: «А с другой… тоже живу!»
За сим великим откровением последовала минута моего молчания, в течение которой он пытался своими короткими ручонками удержать