Где-то в глубине души я понимала, что произошло. Она слишком долго прожила вместе с Тихим, она привыкла к нему, к своему вынужденному одиночеству, когда ей приходилось подолгу оставаться дома одной, и вдруг такая эмоциональная встряска – приезд близкого человека…
Стоп! У меня даже слезы просохли, когда мне в голову пришла мысль о том, что именно заставляет Милу так нервничать, так переживать. Я – близкий ей человек, слишком много знаю о ее прошлой жизни, о ее похождениях. Может, она так дорожит своими отношениями с мужем, что боится – я случайно проговорюсь и скажу что-то лишнее? Выдам ее с головой, со всеми ее беспорядочными связями и увлечениями, намекну ее мужу, какой безалаберный образ жизни она вела в Москве, опускаясь даже до откровенного пьянства? И что единственное, чего ей удалось избежать в своей сумасшедшей жизни, – это наркотики. Вот этой беды в нашей семье, слава богу, не случилось.
С другой стороны, я с трудом допускала, что она боится предательства с моей стороны. Здесь дело может быть в том, что один мой приезд напомнил ей о чем-то нехорошем, о том, что она пыталась забыть. Может, с ней случились какие-то разочарования, она ощущала боль, стыд… И тут уже как бы она сама ни при чем, и все дело в ее подсознании. Одно мое появление могло потянуть за собой целый ворох тяжелых ассоциаций.
От этих размышлений мне стало чуть легче, но все равно захотелось почему-то как можно скорее покинуть этот дом.
Быть может, поэтому я уже на следующий день, не простившись с сестрой, села в поезд и поехала в Новый Уренгой.
6
Мама рассказывала ей, что она провела в беспамятстве неделю. Не то что она была без сознания, нет. Она лежала с открытыми глазами на кровати и смотрела в потолок. Не реагировала ни на звуки, ни на свет… Пригласили доктора, сначала – терапевта. Мама вынуждена была рассказать ему о перенесенном дочерью стрессе, и вот тогда в доме появился психиатр. Он задавал Наде какие-то вопросы, много, тысячу вопросов, от которых ей почему-то хотелось спрятаться под одеяло, а он все спрашивал, спрашивал; и что-то помечал в своем толстом блокноте, ставил какие-то галочки. Она понимала, что это тест, он просто хочет понять, что с ней произошло и насколько ее состояние безнадежно. Но тест все равно не мог бы измерить всю кровавую глубину ее переживаний, ее душевную смерть. Тело могло дышать, оно требовало немного еды и питья, а вот душа не требовала ничего, кроме покоя. Хотелось забыть Егора, забыть вместе со всем, что было у нее с ним хорошего, забыть, чтобы не было так больно. Но – не забывалось. Надя лежала с открытыми глазами и чувствовала, как слезы вытекают из глаз и катятся почему-то к ушам, в разные стороны… Впитываются в подушку. И так ей становилось неуютно, словно она лежала на мокром постельном белье, которое от слез – хоть выжимай…
– Время все лечит, доченька. Таких паразитов, как твой Егор, полно… Они тракторами проходят по жизни таких вот молодых и наивных девушек, как ты. И Стеллу не проклинай, не надо, ты сама ее помучила, ты же знаешь, ты же все