Два Генриха. Владимир Москалев

и тащили их домой, чтобы съесть. Такое наблюдалось повсеместно. Церковь строго карала за это. Пойманного на месте преступления сжигали на костре. Костры эти полыхали повсюду, но это не помогало. Люди продолжали поедать друг друга, причем не ограничивались мертвецами, а убивали живых и тут же съедали. Мне довелось побывать в Верхней Бургундии. Там рассказывали вот что: матери, у которых было несколько детей, убивали одного, чтобы выжили другие. Выбирали самого слабого, которому все одно скоро умирать. А один трактирщик специально заманивал в свою харчевню постояльцев, угощая их мясом, а потом убивал и съедал. Этим же мясом завлекал других, и те кончали так же. Когда узнали, харчевню сожгли, а убийцу повесили. Еще один странник убил своего спутника и съел половину, а другую половину отнес на базар. Его поймали и сожгли, а мясо закопали в землю. Не успели отойти на порядочное расстояние, как увидели, что земля уже разворочена и мяса нет.

      Не бедствовали лишь дикие звери. Всех не ухоронишь, и трупы оставляли непогребенными: не было сил копать землю. Только уходили с этого места, как прибегали волки и рвали мертвецов на части. Безнаказанно. Кто осудит?

      А люди уже еле ноги таскали, начали есть червей, жуков, сырую землю. Церковь не осталась в стороне, да будет навеки свято это слово! – И купец истово перекрестился. – Пошли в ход все церковные сокровища, накопления и вклады, которые давно уже предназначались именно для этих целей. Кое-что удавалось купить: привозили мы, купцы, из соседних стран. Нам же доводилось и видеть, как люди тотчас умирали, оттого что сразу помногу съедали. Пухли на глазах и падали, высунув языки. А у других так и сил не было поднести что-то ко рту, руки висели плетьми. Сам кормил многих, как грудных детей. Монахи и епископ стояли рядом, смотрели, молились и благословляли, шурша четками и махая распятиями. Такие были времена, – вздохнув, закончил Ганс. – И Германии коснулось, да не столь. А послано это было на землю Господом за грехи человеческие, за то, что много народилось человека, меньше надо.

      – Ожидался еще конец света в тысячном году, – напомнил Арни, – да Бог, похоже, смилостивился. Говорят, монахи отмолили людские грехи.

      – Истинно так, – ответил купец. – По всей земле франкской, германской и итальянской денно и нощно молились монахи Господу о ниспослании благодати небесной, о даровании прощения людям. И вымолили-таки! Урожайным был тысячный год, обильным и теплым, и радостно стало людям. В благодарность пали они перед святыми отцами на колени, а в церкви и монастыри понесли богатые дары.

      Только недолго духовенство сохраняло свое благочестие, погрязло ныне в разврате, мошенничестве, грабежах. Очищения духовного мира требуют клюнийцы[6], и не напрасно. Порядок должен быть в Церкви, за то и ратует, говорят, некий Дамиани[7], пытаясь достучаться до умов и созвать Вселенский собор. Да только слышал я, все зло идет оттуда, – купец показал на юг, в сторону Италии, – от престола святого Петра. Там рассадник пьянства, разврата,