– Отставить! – приказала она, не дождавшись команды Скорцени.
Солдат опустил автомат. Он ведь не знает, что она такая же пленница, как эти двое. На ней эсэсовский мундир с погоном оберштурмбаннфюрера, он обязан подчиниться ей.
– Устав запрещает повторный расстрел, – она повернулась к Скорцени и с вызовом взглянула на него, ее зеленые глаза блеснули.
Солдат тоже вопросительно смотрел на него.
– Встаньте в строй, – произнес Скорцени, и эсэсовец отошел.
– Устав запрещает повторный расстрел, госпожа оберштурмбаннфюрер, – продолжил Скорцени, неотрывно глядя на Маренн, – но это не имеет отношения к военнопленным. По отношению к ним действуют совсем другие правила, и вам, как члену войск СС, должны быть известны указания рейхсфюрера на этот счет. Однако вы правы, мы поступим по-другому, – едва заметная усмешка скривила его губы.
Сердце Маренн похолодело. Она поняла, что он не отступит. Перед своими подчиненными он не отступит никогда. В какой-то момент у нее в памяти воскресли события восемнадцатого года. Тогда было все масштабнее, и речь шла не о двух солдатах, а о целой армии, своих, не военнопленных. Но вот также неумолимо смотрел на нее Фош, когда она просила его не отдавать приказ об обстреле. Позднее он говорил о немцах, которые ринулись в образовавшуюся брешь и угрожали Парижу. Они все равно его взяли двадцать лет спустя, а тех, кто был убит в спину снарядами своей родной французской армии, тех уже не вернешь никогда. Она не смогла простить тогда Фоша. Что же ей делать теперь?
– Отнесите их в дом, – приказал Скорцени, указывая на пленников, мертвого и раненого.
Маренн насторожилась, это еще зачем? Вряд ли оберштурмбаннфюрер собрался лечить того, кто остался жив.
– И жителей, всех жителей туда же. Дом заколотить. Двери, окна – все. Принесите бензин.
Маренн поняла. Он ужаса у нее бешено заколотилось сердце. Голова закружилась. Но она изо всех сил старалась держать себя руках. Она уже знала, что, вполне вероятно, в Берлин она уже не вернется никогда. Но смутно представляла, что ждет ее дальше. Впрочем, сейчас ее даже не волновала собственная судьба. Она знала, что между ними, между ней и Отто, теперь все кончено. Между ней и Германией все кончено. Как когда-то было кончено между ней и Францией. Она останется верна себе. Никакая необходимость, военная или невоенная, не убедит ее в том, что надо сжигать живьем невинных мирных людей. Так же как никакая необходимость, жертва родине, не убедили ее, что надо расстреливать в спину безоружных солдат.
Догадавшись, что их ожидает, жители деревни бросились врассыпную. Надрывно заголосили женщины. Заплакали дети. Поднялся истошный вопль. Солдаты ловили людей, прикладами загоняли в дом. Другие заколачивали окна и двери, тащили канистры с бензином. Маренн посмотрела на Скорцени. Заложив руки за спину, он невозмутимо наблюдал за всем происходящим.