– А-а, рабби! – весело приветствовал его Симон, чинивший у себя во дворе, на солнышке, пахучие серые сети. – Вот как хорошо, что ты пришел… Шелом!
Симону было за тридцать. Это был коренастый, широкий, загорелый крепыш с преждевременной лысиной во всю голову. От него всегда крепко пахло потом, рыбой и водой. Был он человеком великой душевной простоты и горячий чрезвычайно. Он легко со всеми соглашался и легко от всего отказывался, и часто он исполнялся великой решимостью, но очень скоро остывал и менял все. И голубые, детские глаза его сияли всегда простодушной лаской.
– Симон? – говорили о нем поселяне. – У-у, это не человек, а чистый камень!..
И все смеялись. И эта ласково-насмешливая кличка Камня, Кифа, так и осталась за ним. Иешуа любил его за доброе сердце, за прямоту и за его героические решения, которые к утру исчезали, как роса.
У Симона были жена, куча ребятишек и теща. Жил он небогато, несмотря на то что ему в трудах помогал живший вместе с ним вдовый брат Андрей. Андрей был с хитринкой и пожестче душой. Иешуа часто гостил у них.
– Ну, Рувим, Мойше, все!.. – скомандовал Симон. – Тащите гостю воды помыться, а другие беги к Зеведеевым, скажи, что пришел-де гость дорогой, рабби Иешуа, так чтобы приходили… Ну, живо!
Черноголовая, полуголая детвора с усердием взялась помогать гостю умыться, а двое, перескочив через низкий забор, засверкали пятками к братьям Зеведеевым, жившим у самого озера. У них была с Иониными одна артель и общие тони…
– Ну, а Сусанна как? Здорова? – спросил Иешуа, умываясь.
– Сусанна ничего, а вот теща что-то все хворает… – отвечал Симон. – Такая привязалась лихорадка, что прямо беда…
– Это нехорошо… – кончив умывание и лаская детские головки, проговорил Иешуа. – Что же, лежит?
– Лежит… Да что вы вязнете, пострелята?! – с притворной строгостью накинулся он на детей. – Ишь, привязались!..
– Что ты, Симон? – остановил его Иешуа. – Нисколько они не мешают… Ничего, ничего, – успокоил он ребят, – это он так только, пошуметь захотелось… Ничего… А ну, покажите-ка мне вашу бабушку…
И Иешуа неожиданно брызнул в лица ребят водой. Те захохотали, разбежались, но через минуту снова все облепили его. И он шагнул в убогую лачугу Симона. В углу, на куче лохмотьев, лежала больная, иссохшая, с острым носом и впалыми, потухшими глазками старуха. Крепкая, загорелая Сусанна, от платья которой шел густой запах рыбы, только что напоила ее каким-то отваром.
– Ты что это, бабушка, вздумала, а? – ласково сказал Иешуа, поздоровавшись и подходя к больной. Старуха улыбнулась всем своим беззубым ртом.
– Да на озере, должно, продуло… – слабым голосом сказала она. – А вот как увидала тебя, гость наш дорогой, так словно и полегчало