Голос у Маренн дрогнул, и Вальтер, успокаивая любимую, поцеловал её в висок:
– Я думаю, твой отец ни в чем не упрекал тебя. Он слишком любил тебя для этого. Если он кого и винил, то только себя. Но ему выпал выбор, какой достается только великим людям. Выбор между любимой дочерью и самой Францией. Он все сделал правильно. Он сделал то, к чему шел всю жизнь. Но большие свершения требуют ничуть не меньших жертв. И он пожертвовал самым дорогим – твоей привязанностью, твоей любовью к себе. Я думаю, он был уверен, что время примирит вас, только не дождался этого времени.
– Это правда, – согласилась Маренн.
На несколько мгновений снова воцарилось молчание. В спальне стало очень тихо. За окном шумел ветер.
Вдруг в соседней комнате зазвонил телефон. Вальтер, поцеловав Маренн в губы, встал, накинул халат:
– Это наверняка рейхсфюрер.
– Рейхсфюрер бодрствует в такое позднее время, – Маренн даже не спросила, просто недоуменно пожала плечами.
– У него много забот. К тому же пока бодрствует фюрер, он не может покинуть свой пост, никто из нас не может.
– Я знаю, – вздохнула Маренн и поудобнее устроила голову на подушках.
– Спи. Я сейчас, – Шелленберг вышел из спальни.
Было слышно, как он разговаривает по телефону.
– Да, мой рейхсфюрер. Я тоже так думаю, вы правы…Собственно этого мы и ожидали… Яволь.
Он повесил трубку.
– Есть основания полагать, – сказал, снова возвращаясь в комнату, – что Хорти получил наше сообщение по тайным каналам, мы опередили Кальтенбруннера. Завтра граф Эстерхази подтвердит ему всё. И теперь я не знаю, какая сила заставит его отправиться в Клейсхайм на встречу с фюрером. Разве только приступ слабоумия, – Вальтер грустно усмехнулся, – или из ряда вон выходящие обстоятельства. Если Хорти останется в Будапеште, осуществить агрессию, прикрывшись его именем, будет непросто. Нет никакой уверенности, что он смолчит, а тем более