На этом беда не закончилась. Минут через пять появился унтер и приказал всю одежду привести в порядок. Мыли, стирали, чистили, сушили допоздна, а в 6.00 подъем. Так прошёл в нашем бараке воскресный июньский день.
Привожу этот случай в доказательство благородства обер-лейтенанта. Он мог запросто расстрелять Лёшку на месте. А он наказал по статье за недисциплинированность.
За своё отношение к военнопленным он и пострадал. Как-то раз в июне или июле после построения на работу нас не повели, а оставили в строю. Стояли часа полтора и вдруг видим: к нам строем подходит охрана, даже часовые были сняты с вышек. Нас выстроили буквой «П», а в основании встал весь конвой при оружии. Мы недоумевали. Вдруг в центре появился обер-лейтенант в парадной форме и при всех регалиях. Повернувшись лицом к немецкой охране, он что-то стал говорить, а затем начал обходить солдатский строй и пожимать руки всем солдатам, унтерам и своему заместителю лейтенанту. Повернувшись к нам, сказал: «До свидания, русские, желаю вам быстрее вернуться домой, я уезжаю на русский фронт».
Как мы после узнали, обер-лейтенанта «подсидел» его заместитель – лейтенант. Он стал комендантом лагеря, и тут уж начался настоящий мордобой, посыпались свирепые наказания – карцер, лишение рациона, ремень. Особенно свирепствовал один унтер, брюнет, среднего роста, похожий на кавказца. Придравшись к пустяку, он ставил перед собой провинившегося и бил его то с правой, то с левой руки, разбивая нос и выбивая зубы. Говорили, что он мстил за брата, погибшего на русском фронте. Жизнь наша заметно ухудшилась.
17
В августе 1943-го мы попытались устроить побег, который, увы, не удался. Бежать собрались трое – я, переводчик Николай Миронов (шофёр из Ташкента) и Яков (фамилии не помню), тоже шофёр. План был такой: во время воздушной тревоги не бежать в расположенное на территории лагеря земляное бомбоубежище, а, пользуясь темнотой, пробраться под проволокой (поскольку прожектора гасят), пересечь посев и, заметая следы, пройти как можно дальше по берегу речушки. Потом, минуя городские постройки, выйти за черту города (лагерь находился на окраине Дорстена) и двигаться на восток. Быстрого раскрытия нашей задумки быть не могло, поскольку каждую ночь случалось три – пять тревог, и охрана не проверяла по баракам, все ли на месте.
Мы накопили хлеба, и в одну из ночей, прихватив котелок и одеяло, побежали из барака вместе со всеми к бомбоубежищам. Затем свернули в сторону, пролезли под колючей проволокой и бросились в овес. Когда протискивались под «колючкой», прекратился вой сирен и, поскольку стрельбы еще не было, наступила зловещая для нас тишина. Мы не догадались, что в этой тишине шум от передвижения по овсу (очень сухому) будет далеко слышен, и продолжали бежать. Это нас чуть не погубило. Охрана услышала шум и подняла тревогу. Солдаты бросились окружать овес, и если бы мы продолжали бежать,