8120 В кафе-мороженом сидят
Напротив их сидит поэт
И смотрит нежные их лица
Потом он им и говорит:
О, юные!
Нежные!
Невообразимые!
Поражающие душу щемящим чувством видимого
с высоты моего сокрушительного возраста, лет убегающих, срока приближающегося, уже выглядывающего из-за вашего нежно-холодеющего плечика, в мои глаза пристально через ваши головы вглядывающегося, но еще сохраняющего видимость молодости ваших лет, чтобы ловко увертываться при грациозном повороте головок ваших маленьких и чистых, для быстрого взглядывания за спину существа в чем-то вам самим подобного, но уже стянувшего черты лица своего, то есть и вашего тоже – милые! худенькие мои! – стальной сетью необратимости, невозвратимости, неотвратимости, невозвратности в это тихое предвечернее кафе, мягким холодком детского мороженного овеянного, невозвратимости взгляда поэта меланхолического лелеющего, знающего и наполняющего все окружение и ваши чистые бескачественные личики, мордочки лисьи, спинки лягушачьи, ручки беличьи сиянием смиренного, неподвластного еще ему в свободном, своевольном пользовании, но лишь эпизодически, набегами тайными, случайным взблескиванием чернеющих глаз фосфорических, поворотами нежного тела юности взвращающейся, беспредельного и неоднонаправленного Эроса.
11 | 00889 Первая конная, пан и барон
8124 Шли друг на друга от разных сторон
Шли они шли и в итоге пришли
В общем-то в землю в итоге ушли
И тополя шелестят с подоконника:
Нет на земле твоего первоконника
И пана нет, и барона нет, и царя нет, и героя нет, и первого
в стране дезертира нет, и ассенизатора революции нет, а чего нет – того уж нет, извините.
11 | 00890 Мы были молоды с тобой
8128 Как Киевская Русь прекрасны
А там пришел Иван Ужасный
А после первый и второй
Пришли большие Александры
А следом первый и второй
Пришли за ними Николаи
А там и разные Кассандры
И вместе с ними Далай-ламы
А там и наша смерть стоит
Какое имя предстоит
Ей дать —
И не знаю даже
Какое дадим —
Под таким и будет значиться в неописуемых пределах наших, в порывах бурного нетерпения перехлестывая границы исторические, обретая неведомые нам оттенки и придыхания, гримасы и благоволения в сердцах нам неведомых, утверждаясь волею своей, и нас тем самым в сердцах оных, нам неведомых ни по виду, ни по жару, ни по предназначению, измененными, но и неизменными, вечными, помимо своей воли