Бывало, что он уезжал без всяких предупреждений, чаще же я знала задолго, в какой день он собирается покинуть город и когда вернется. Я очень смутно представляла, чем он занимается – о это безликое слово «дела», за которым может скрываться все, что угодно, от мафии до столь распространенного в настоящее время «купи-продай». Меня это совсем не интересовало. Мне хватало того, что он резко отличался от тех своих приятелей, которых я знала, самоуверенных и невыносимо серых, кичащихся благополучием, которое сверкало тонированными стеклами иномарок, кожей барсеток, звонками мобильных телефонов.
Он как будто хотел чего-то другого. Он как будто понимал, что счастье не в этом.
Он никогда не говорил при мне о каких бы то ни было, женщинах в своей жизни, исключая мать. Подозревать, что у него может быть жена и тем более – дети, было нелепо, если только он не освоил искусство Штирлица в совершенстве. Как-то очень малопонятно, еще более запутав вопрос, он проговорился о какой-то тетке, ну и, разумеется, у него были родители – как-то при мне он звонил отцу, так что я решила, что с ними он и живет. Тем более что в городе он не жил постоянно, а лишь останавливался у каких-то своих родственников. Да изредка ночевал у меня… Если иногда я и представляла себе, что он может быть женат, то жена его казалась мне совершенно мистическим, абстрактным существом. И когда же общалась эта супружеская пара при постоянном отсутствии супруга, было неразрешимой загадкой, оспаривающей реальность существования брачного союза в его жизни. Спрашивать прямо я не решалась.
А если честно – и волновало-то это меня только тогда, когда он где-то задерживался. В наших отношениях проблемы закрепления уз не существовало. Я… слишком боялась потерять его, чтоб предъявлять претензии. Он… слишком быстро ускользал, явно не желая перемен в своей жизни, большая часть которой протекала за пределами меня. И мне оставалось