– Скажите, леди Арталиэн, уже второй раз за сегодняшний день я слышу это «мы – вы». Как будто Совет успел за один день своего существования разделиться на какие-то группировки, как будто мы не единая структура, а так, мелкие группки. Такое обычно бывает к закату, а нам не к лицу, у нас восход, так сказать!
– Милый Уолтер! – улыбнулась Арталиэн, – ну почему ты сегодня так подозрителен? Мы с Анной находимся рядом, вот и родилась у нас эта идея во время чаепития. Подумай о том, что лучше ведь хоть какая-нибудь идея, чем полное отсутствие идей у всех! А неудачную идею можно потом отбросить. Ведь если тебе не нравится эта идея о журнале, ты можешь сейчас же это высказать! И мы всё обсудим.
– Да нет, меня очень даже заинтересовала эта идея. Но, право, я в растерянности. Что же конкретно будет в журнале? У меня есть несколько сочинений, но они – музыкальные, их же не поместишь туда.
– У меня то же самое, – подал голос Джон, – есть пара сочинений на гитаре. И больше пока нет. Конечно, у всех нас есть мысли. Но одно дело высказывать их тут, в частной обстановке, и совсем другое – знать, что их будут читать многие люди. Тут нужен талант красноречия, дар убеждения. Ведь мы будем затрагивать области весьма тонкие…
– Ты прав, Джон. – Анна встала и медленно пошла делать круг по комнате. В полумраке казалось, что это плывёт по волнам морским грациозный эльфийский корабль с изогнутым носом в форме лебединой шеи. – Мы будем писать о том, что представляет для нас первичные ценности. И даже если он выйдет за рамки нашего маленького Союза – почему мы должны что-то менять?
– Тот язык и те ценности, о которых вы говорите, леди Лютиэн, могут быть понятны далеко не всем. В контексте того, что все мы страстно желаем – изменения мира, нам нужно подумать о доступности его широким массам. Иначе мы ни до кого не достучимся, проще говоря, – и Джон вопросительно оглядел Совет.
– Джон, – дядя Чарльз тоже встал, – я думаю немного преждевременно говорить о его доступности массам. Мы же, в первую очередь, сейчас планируем его выпуск для себя, для своего круга.
– А я вообще думаю, – влез Уолтер, – что никакая доступность не нужна. Никаких компромиссов с обществом и его приспешниками – журналистами! Человека можно изменить только до двадцати лет, и нечего рассчитывать на тех, кто старше, они все прозомбировались и засохли уже.
– Мы немного отклоняемся от темы, – произнесла тётя Дженни, – но раз так угодно всему Совету… Уолтер, тебе я могу ответить двояко. С одной стороны ты прав, только в молодом возрасте на человека можно ещё успеть воздействовать, приоткрыть перед ним мир прекрасного. С другой стороны, некая мудрость говорит мне о том, что люди не равны друг другу от рождения. – Арталиэн сделала небольшую паузу. Все с интересом посмотрели на неё, желая услышать продолжение этой мысли от Главы Совета. – Каждому что-то даётся ещё до его рождения. Возможно, это заслужено им когда-то ранее, возможно – нет,