Я не боюсь летать. Эрика Йонг

веру. Я просто пытаюсь вести тот образ жизни, который меня устраивает, если только мне удастся нащупать его в блядской неразберихе.

      – Но, Айседора, – примирительным тоном сказал Пьер, – об этом-то и речь… мы пытаемся тебе помочь.

      4

      У черного леса

      Малолетние дети неизменно уничтожались, поскольку по причине своего возраста не могли работать… Очень часто женщины прятали детей под одеждой, но, конечно, когда их находили, то посылали детей на уничтожение. От нас требовалось проводить эти акции по уничтожению втайне, но неприятный, тошнотворный запах от непрерывного сжигания тел пропитал территорию, и все люди, живущие поблизости, знали, что в Освенциме проводятся акции.

Письменные показания оберштурмфюрера СС Рудольфа Гесса, 5 апреля 1946 года, Нюрнберг

      ПОЕЗД 8.29 НА ФРАНКФУРТ

      Европа – пыльный бархат,

      вагоны первого класса

      с первоклассной пылью.

      А проводник

      похож на розового

      марципанового поросенка,

      вон он гусиным шажком

      идет по коридору.

      FRÄULEIN!

      Он произносит это с четырьмя умляутами,

      и его красный, лакированной кожи

      ремень через плечо щелкает,

      как резинка рогатки.

      А фуражка тянется все выше и выше,

      как папская корона,

      упирающаяся в небеса, чтобы заявить

      об абсолютном авторитете,

      божественном праве

      проводников Bundesbahn’а[66].

      FRÄULEIN!

      E pericoloso sporgersi[67].

      Nicht hinauslehnen[68].

      Il est dangereux…[69] —

      повторяют колеса.

      Но я не так глуха.

      Я знаю, где кончаются пути,

      и поезд продолжает катиться

      в тишину.

      Я знаю, станция

      никак не обозначена.

      Волосы у меня арийские —

      не придерешься.

      Мое имя – эрика[70].

      Мой паспорт – глаза

      синее баварских небес.

      Но он видит

      звезду Давида

      в моем пупке.

      Стук. Скрежет.

      Я ношу ее

      для последнего стриптиза.

      FRÄULEIN!

      Кто-то толкает меня, и я просыпаюсь.

      Моя трусливая рука

      чуть ли не салютует

      этому сверкающему

      карлику в форме.

      Schönes Wetter heute[71],

      говорит он,

      кивая

      в сторону неясно видимых ферм

      за окном.

      Он с хрустом

      компостирует мой билет, потом

      его заплывшее лицо улыбается

      в солнечном свете, который вдруг

      проливается, нежен,

      как куриный бульон.

      До Гейдельберга я особо и не чувствовала себя еврейкой. Нет, кой-какие воспоминания на этот счет у меня все же были: моя бабушка намыливает мне руки, приговаривая, что смывает «фрицев» (так она называет микробов). Моя сестра Ранди устраивает игру, которая называется «Побег от немцев», –