в затруднение и здесь. Его на самом деле никто не корил. Однако он потерял сон, аппетит и доброе расположение духа. Оказывается, есть тот, кто может тебя постоянно терзать и спрашивать – «Мил человек, ты за что так парня угрел?». Это было наваждением. Левенец боролся с самим собой и с тем обвинителем, что сидел внутри его. Струге не зря спрашивал, не хочет ли Павел Максимович перейти на рассмотрение гражданских дел. Он знал, что говорил. Тогда это вызвало у Паши обиду, а сейчас до него стал доходить истинный смысл тех слов. А если не заладится дело и в уголовной коллегии? А ведь уже через два с половиной года нужно будет идти на пожизненное утверждение... И что там, на коллегии, скажет Николаев? Что он не справился с уголовными делами и перешел на гражданские? А теперь у него и на этом поприще не все гладко? Отмены имеют место быть, жалобы зачастили... Как опускают на коллегиях судей, Павлу Максимовичу рассказывать было не нужно. Решение этого коллектива из двадцати одного человека зависит лишь от кивка головы председателя областного суда Лукина да председателя квалификационной коллегии. А те лохи, в количестве семи человек, которые от общественности, ну... Они просто лохи! И набирались они в коллегию не по заслугам и социальной значимости, а по выбору Лукина Игоря Матвеевича, который скорее согласится, чтобы его в немощном состоянии вынесли из суда, нежели добровольно уйдет в отставку по возрасту. Старичку уже под семьдесят, и налицо маразматические проявления, ан нет, добровольно он не уйдет. Ему мало обеспеченного остатка жизни. Ему нужна власть. И, среди прочего, для того, чтобы давить таких, как Струге...
Произнеся про себя последние слова, Левенец испугался. Чего это он так разошелся?.. И кто это в нем говорит? Тот самый, что будит по ночам и язвит в отношении оглашенного намедни приговора?
«Мать моя, кажется, у меня все признаки мании преследования. Не о том ли говорил Струге?»
Паша уже догадался, что дело Андрушевича, с его виртуозными разбоями, заинтересовало Антона Павловича. Разбирая ситуацию, Левенец поймал себя на мысли, что пытается найти причины, из-за которых банальный разбой с причинением вреда здоровью стал интересен Струге. Немного поковырявшись в себе и в том коротком промежутке времени, что был ему дан судьбой для знакомства со Струге, Левенец сделал один-единственный, но верный вывод. Струге дело интересно потому, что он в нем ничего не понимает. А раз так, значит, не все в этом деле правильно. Выходит, не все так просто, как казалось на первый взгляд. «Принимай решение и выноси приговор, – сказал Струге. – И пусть он будет законным. Если будешь сидеть над одним делом – «сольешь» себя в отставку».
И тут же – «Вы просили Николаева, чтобы он перевел вас на гражданские дела?».
С одной стороны, Струге советует быстро разбирать дело всеми позволяющими законом способами, а с другой – просит уйти с уголовных дел. Значит, он определяет дело Андрушевича как сложное и неразрешимое для него, Левенца. Если верить Кислицыну, Струге – тот судья, что не пройдет мимо любого дела, которое пахнет тухлятинкой.
