На слове «передеретесь» голос ее сорвался, она отвернулась, закрыла лицо руками и заплакала от незаслуженного унижения.
И сердце поэта дрогнуло. Ему вдруг стало стыдно – зачем он был так суров?
– Девочка моя, девочка, прости меня! Прости бедного Йосту Берлинга. Я ничтожный человек. Я никому не интересен. Ты же знаешь… всем наплевать, что я говорю, что я делаю, мои слова волнуют людей не больше, чем комариный укус. А я всего-то не хотел, чтобы самая красивая, самая богатая девушка в уезде отдала себя такому старику. Хотел уговорить, а вместо этого обидел и огорчил…
Он сел рядом на козетку и нежно положил руку на талию.
Анна не отстранилась. Она прижалась к Йосте, обхватила за шею и положила голову ему на плечо.
Ах, поэты, поэты… нет никого среди рода человеческого, кто сравнялся бы с вами силой, но и слабость ваша не имеет границ!
– Если бы я знала, – прошептала она, – если бы я только знала, никогда не дала бы согласия Дальбергу. Если бы я знала… я смотрела на тебя весь вечер… Йоста, они все ничтожества рядом с тобой.
– Фердинанд… – побледневшими губами прошептал Йоста Берлинг.
Она запечатала ему рот поцелуем.
– Ничтожество. По сравнению с тобой – ничтожество. Таких, как ты, больше нет. Тебе я буду верна по гроб.
– Я – Йоста Берлинг, – мрачно сказал он. – За меня ты не можешь выйти замуж. Я – никто.
– Ты – тот, кого я люблю. Лучший из мужчин. Тебе и не надо быть кем-то. Ты рожден королем.
И при этих словах кровь бросилась поэту в голову. Ее слова были полны такой нежности и ласки, что он забыл обо всем.
– Если хочешь быть моей, ты не можешь оставаться у пасторши. Я сейчас же, ночью, отвезу тебя в Экебю! Там я смогу быть тебе защитой и опорой, пока мы не отпразднуем свадьбу.
О, надо было видеть это ночное путешествие! Оглушенные зовом любви и ослепленные ее блеском, они мчались сквозь морозную, не знающую конца и края ночь. Дон Жуан нес их, пофыркивая от передавшегося ему возбуждения седоков, а скрип полозьев напоминал жалобу обманутых ими претендентов на ее руку. Какое им дело? Она не разжимала объятий, а он шептал ей в ухо:
– Нет ничего слаще ворованного счастья!
Помолвка… что им до помолвки? Что еще за помолвка, когда вспыхнуло пламя истинной любви? А людской суд? Йоста Берлинг верил в судьбу. Судьба – высший суд. И судьба распорядилась именно так, а с судьбой не поспоришь. И даже если бы звезды в огромном ночном небе оборотились зажженными канделябрами, а колокольчики на шее Дон Жуана – церковными колоколами, созывающими прихожан на свадьбу Анны Шернхёк со стариком Дальбергом, ничего бы не изменилось. Судьба повелела ей бежать с Йостой Берлингом.
Такова сила судьбы.
Они уже миновали пасторскую усадьбу и Мункерюд. Оставалось всего полмили[12] до Берги и еще полмили до Экебю. Дорога петляла по опушке