Один. Сто ночей с читателем. Дмитрий Быков

он абсолютно амбивалентен, и каждый его текст можно, как и любую народную песню, прочесть и как смешную, и как страшную. А во-вторых – это важно – каждый может легко поместить себя в пространство этого текста. Почему Гребенщиков написал такое количество народных песен, песен, ушедших в народ? Да потому что любой из нас может это повторить от своего лица. Он даёт формулы, а эти формулы универсальны. В отличие от формул Кормильцева, которые подходят только маргиналам, формулы БГ подходят каждому, и каждый может легко себя разместить в его текстах.

      Главный, фундаментальный приём Гребенщикова, который позволяет ему никогда не повторяться, всегда течь, как ровная полноводная река, – это то, что Гребенщиков не пытается транслировать смыслы, как это теперь любят называть. Гребенщиков не пытается ни учить, ни доказывать, ни рассказывать истории. Гребенщиков работает с помощью очень простого метода: он обозначает опорные слова, и эти опорные слова можно размещать практически в любом порядке, соотношение их может быть любым. И мы опознаём эти сигналы. Как точно когда-то сказал Самойлов об Окуджаве: «Слово Окуджавы не точно, точно его состояние».

      Гребенщиков замечательно воспроизводит то русское состояние, которое я назвал бы (которое он и сам назвал) «древнерусской тоской». Древнерусская тоска довольно специальная. Это удивительное, как уже было сказано, сочетание грусти и радости, ужаса и восторга.

      Вот давайте посмотрим на опорные слова Гребенщикова, например, в «Русском альбоме». Я лишний раз вспоминаю, что слова – это смерть… Как сказано в «Елизавете»: «Но молчи, слова – это смерть». Но попробуем всё-таки проанализировать. Хотя анализировать Гребенщикова – всё равно что Блока. Вот «Кони беспредела»:

      Ехали мы, ехали с горки на горку,

      Да потеряли ось от колеса.

      Вышли мы вприсядку, мундиры в оборку;

      Солдатики любви – синие глаза…

      Как взяли – повели нас дорогами странными;

      Вели – да привели, как я погляжу;

      Сидит птица бледная с глазами окаянными;

      Что же, спой мне, птица, – может, я попляшу…

      Спой мне, птица, сладко ли душе без тела?

      Легко ли быть птицей – да так, чтоб не петь?

      Запрягай мне, Господи, коней беспредела;

      Я хотел пешком, да видно, мне не успеть…

      А чем мне их кормить, если кони не сыты?

      Как их напоить? – ведь они не пьют воды.

      Шёлковые гривы надушены, завиты;

      Острые копыта, алые следы.

      А вот и все мои товарищи – водка без хлеба,

      Один брат – Сирин, а другой брат – Спас.

      А третий хотел дойти ногами до неба,

      Но выпил, удолбался – вот и весь сказ.

      Я дальше не буду цитировать, потому что это, в общем, могло бы продолжаться, как колбаса, не одну версту. Обратите внимание на классические опорные слова: «водка»; «хлеб»; «Спас»; «удолбался», которое здесь нужно, как некоторая примета современности; «птица бледная», напоминающая бледного паралитического коня; «потеряли ось» – понятно, что каждый это может примерить на себя, потому что ну нет человека, у которого не было бы ощущения, что