– Вот доклад вашей конторы, Виктор Сергеевич! – обратился президент к Прокофьеву, оставляя Серебрякова в покое, и референт сразу подал ему еще одну стопку бумаги. – Вы так рьяно защищали чужие выводы, что мне интересно услышать вашу аргументацию в защиту выводов собственных. Смотрим…
На месте Прокофьева стоило застрелиться раньше, опережая дальнейшие события. Крутов потратил ровно три минуты на цитирование и комментарии, и этого хватило для того, чтобы интриган и умница Виктор Сергеевич осознал, что его сегодня, возможно, расстреляют. Или, по крайней мере, уволят без пособий и права на реабилитацию. С волчьим билетом.
Закончив уничтожать Прокофьева, Крутов внимательно посмотрел на притихших членов СНБО и распорядился:
– Указ подготовьте. С сегодняшнего дня я Совет распускаю. Все.
– Причину какую указывать? – спросил, нимало не удивившись президентскому решению, глава секретариата, присутствовавший на совещании.
– А не надо причин, – сказал Крутов. – Если назвать причины, тогда половину из них можно расстрелять.
«А ведь с него станется, – подумал Бидструп с восхищением. – Ведь не побоится, если надо!»
– Остаются – Кукольников, Завадский, Хусаинов, – приказал Александр Александрович. – Остальные свободны. Совсем.
Референт сделал фигуру, изображающую немой вопрос.
– И вы, Сергей Иванович, свободны…
Сановники, генералитет и обслуга покинули кабинет настолько тихо, что, казалось, по стенам проползли тени. На лицах их не было растерянности, зато страху было – хоть отбавляй. Все знали, насколько суров Александр Александрович в гневе. И гнев его наносил ущерб не моральный, а самый что ни на есть материальный. Потеря насиженных мест, персональных привилегий, долей в прибыльных бизнесах, утрата индульгенций и – главное – потеря возможности быть рядом с главой государства и использовать эту близость для решения собственных проблем не просто пугали, а пугали до инфаркта.
Пока изгнанники крались к выходу, глядя на оставшихся глазами бездомных собак, Кукольников с трудом сдерживал улыбку. Львы, герои на его глазах превратились в живых, испуганных людей, мечтающих об одном – выйти из этой передряги, потеряв минимум из нажитого. Судьба собственной страны, стран соседних, политические амбиции – все отступило перед всепобеждающим страхом при виде настоящей власти, аккумулированной в ледяном взгляде этого маленького человека. Они тряслись от его гнева и умирали от мысли, что могут быть исключены из близкого круга. Они знали, что назавтра могут лишиться всего по мановению его руки, и никакие гражданские свободы и демократические процедуры не оградят их от небытия, но все же стремились оказаться поближе к Крутову, как мотыльки, летящие на свет раскаленной лампы. Они алкали власть жадно, как законченный кокаинист вдыхает розовато-белую дорожку после нескольких часов воздержания, и так же, как наркоманы,