Пить в полчетвертого утра хотелось, как умереть.
– Коньяку, – сказал Сергеев громко, внутренне смирившись с тем, как начнет утро. – С лимоном. И большую чашку кофе.
Вьюнош с лицом услужливым до тошноты расслышал заказ и рванул от столика, к которому они только подходили, как спринтер.
За столом сидел мрачный усатый тип, показавшийся Сергееву очень высоким, – в сером, отливающем блеском костюме, ярком, совершенно неподходящем галстуке.
Мужчина был изрядно горбонос, но не по-еврейски и не по-грузински, совершенно иначе. На носу, цепляясь за излом переносицы, словно прилепившийся к скале альпинист, находились очки – узкие, в металлической оправе, совершенно чужеродные на этом смугло-оливковом лице бедуина. Перед ним на столике стоял стакан с водой, блюдечко с фисташками и недопитая чашка заварного кофе.
– Разреши представить, – английский у Блинова был совершенно школьный, – мой друг – Хасан. Хасан, это Майкл.
Рукопожатие у бедуина было твердым, несмотря на изящную кисть.
– Nice to meet you, – голос низкий, что-то среднее между басом и баритоном, с присвистом. Присвист был странный, немного неестественный, словно механический.
– Me too, – ответил Сергеев, изобразив радушную улыбку со всем возможным рвением.
Если это и был обещанный Блинчиком сюрприз, то Михаил чего-то недопонимал.
От араба, несмотря на цивильный костюм и манеры выпускника Университета Лиги плюща, исходило ощущение опасности. Или, может быть, недружелюбия и настороженности. На интуитивном уровне Сергеев улавливал такие подробности сразу же – было бы желание прислушиваться к внутреннему голосу.
– Мы Хасана провожаем, – пояснил Блинов, усаживаясь в широкое кресло с огромными подлокотниками и низкой спинкой. – Ага! А вот и сюрприз!
Сергеев оглянулся.
Со стороны туалетных комнат к ним шел, а скорее, катился низкорослый, похожий на колобок, мужчина, одетый в дорогой летний костюм из серого тончайшего кашемира, сидящий на нем туго, как презерватив на определенном месте.
Казалось, что весь он состоит из сопряженных овалов и окружностей, выпиравших из одежды наружу. А вот лицо, несмотря на тугие щеки, было неожиданно выразительным, не заплывшим. Особенно выразительно смотрелись на этом лице глаза – раскосые, большие таджикские глаза, по которым Сергеев и узнал вошедшего в первую же секунду.
– Рашид! – сказал он с неподдельной радостью, поднимаясь. – Вот это да! Рашид, чертяка!
Они обнялись. На самом деле Рашид оказался не так низкоросл, как виделось на первый взгляд. Просто был толст чрезмерно, из-за чего и казался приземистым.
В те годы, когда Сергеев видел его в последний раз, он был худ и изящен, как девочка, с шапкой жестких черных волос и белозубой улыбкой, похожей на оскал.
Рашид не умел улыбаться ртом – только обнажал зубы, обозначая веселье или гнев. Смешно ему или он злится – можно было разобрать