Эсэсовцы делали облавы в лесах, задерживали отставших от своих частей наших солдат, позднее те организовывали партизанские отряды, и, если удавалось поймать кого-то из партизан, немцы устраивали показательное повешение. В центре села строили виселицы. Полураздетых молодых ребят, босых, по снегу вели на казнь. Всех в деревне, в том числе и детей, сгоняли смотреть на смерть партизан. Трупы долго не снимали – до следующих казней.
Нам, детям, снились страшные сны, снилось, как они дергались в петле, и мы плакали, кричали ночами.
Еще в памяти сохранилось, как мы ходили с холщовыми сумками, которые держались на лямках за шеей, просили милостыню в домах соседних, не занятых немцами деревень.
В 1942 году мне было 4,5 года – таким маленьким больше подавали: картошку печеную, лепешку, а иногда – яичко. Мне же часто, как подранку, подавали больше других. Старшие дети иногда несли меня на закорках и никогда не отбирали у меня подачки. А дома все ждали, что я принесу, – и хозяйка и ее дети, всем делили поровну, а мне бабушка говорила, что я уже добытчица. Но иногда на нас нападали собаки, сбивали с ног и лаяли, оскалив зубы, капая слюной прямо в лицо, – нас, детей, они не кусали, но от ужаса один мальчик остался заикой.
Тетя работала на торфоразработках, получала какой-то паек. Но внезапно всю их семью угнали в Германию. Тете удалось бежать где-то, не доезжая территории Польши. Она добралась до нас уже после освобождения Смоленска.
Удивительно, что, проживая в оккупации в таких условиях, никто ничем серьезным не болел. Бывала простуда – кашель, болело горло, иногда понос. Лечили отваром трав, горло смазывали керосином, от поноса давали крахмал и угли, которые сбивали с обгоревших головешек в костре.
И все-таки одно из страшных воспоминаний о болезни осталось. Это был сыпной тиф. В 1942 году мы с бабушкой заболели тифом одновременно. Всех заболевших в деревне, у кого была температура, бред, немцы приказали свозить в дом на окраине. Там жители настлали солому и поставили бочки с водой. Немцы поставили охрану, чтобы родные не ходили ухаживать за больными, – боялись заразы. Водой лежачих больных поили тоже больные – те, кто был еще на ногах. Через какое-то время бабушка пришла в сознание. Разыскала среди больных меня, еле живую, вытащила из этого барака, и каким-то чудом мы доползли до своего дома. Восстановиться всем выжившим, и нам в том числе, помогали все жители, чем могли. Только поначалу мы жили в банях. Спасибо им всем, что делились последним и выхаживали!
В послевоенные годы, когда мы уже жили в бараке в Смоленске в комнате 14 кв. метров, к нам приезжали взрослые и дети из деревень, где мы жили в оккупации, и если поступали в техникумы или на какие-то курсы, то оставались жить у нас, в страшной тесноте – спали между ножек стола. Но жили дружно, мы испытывали к ним бесконечную благодарность за то, что помогли пережить нам военное лихолетье. Мы ведь тогда свалились