в единообразии разделения.
Козьма Прутков
В коллективном организме каждая клеточка
стремится стать коллективным организмом,
что неизменно ведёт к образованию раковой
опухоли.
Некозьма Прутков
Я брёл по зевающему городу, засыпанному пергаментом листьев, напоминающих листовки времён лихолетий. В пряно-прелом воздухе витал сезонный призыв к вооружённой или, на худой конец, политической борьбе. Казалось, нарушающий трудовое законодательство дождь, барабанивший уже часов двенадцать и загнавший под крышу знакомую голодную стайку голубей, намеревался уничтожить содержание агитационной литературы типа красноармейского призыва с нескрываемой угрозой: «Ты записался добровольцем?» или слащавого белогвардейского, пощипывающего совесть, воззвания: «Отчего Вы не в армии?».
В итоге панибратское «ты» загнало под свои знамёна массу масс и одолело неудивительно-немногочисленное осторожное «Вы» на поле брани. Да, кто-то, безусловно, демонически талантливый внёс в эту БЕСсмысленную бойню свою кровавую лепту одной лаконичной фразой.
По прячущимся под чопорными и буйноцветными зонтами огрызкам лиц прохожих было видно, что они не разделяют моего приподнятого настроения, проиграв своё сражение за положительные эмоции обычной сезонной хандре. Ни одни губы не выдавили из себя даже подобие улыбки. О глазах, врать не буду, ничего сказать не могу. Их, как я уже отметил, «съели» зонты.
В противовес ущербности душевного состояния прохожих неожиданно где-то неподалёку истошно-радостно залаяли собаки. Странно, ведь белую краюху Луны ещё рано утром слопали голодные барашки облаков, превратившись в тяжёлые тучи, которые, цепляясь за многоэтажки, шпиль обелиска Победы и памятник вождю мирового пролетариата, вспарывали себе брюхо по примеру самураев и разрождались порывами дождя как приступами мигрени.
«Интересно, к чертям собачьим или всё-таки подальше послали бы эти упрямо спешащие к уюту домашнего очага люди, если бы им предложили стать добровольцами и принять участие в очередной революции? – мелькнуло у меня в голове при виде побеждённых сопливой осенью пешеходов и развилось в следующее умозаключение: – А может за хороший паёк и возможность БЕСплатно пострелять не в тире желающие всё-таки нашлись бы?»
Теперь и мне стало грустно, поскольку я вынужден был согласиться с мнением подсознания, что вопрос этот чисто риторический…
Листовки! Сколько вы попили крови! Сколько разрушили судеб! А ведь большинство агиток не сгорело. Напротив, было использовано и не по назначению… Нет, не обязательно так… Ведь была ещё нужда и в самокрутках, и в импровизированных скатертях, и в обёрточных материалах. Вся эта последующая БЕСпорядочная факультативная жизнь листовок подсознательно вызывала непочтительность к очередной бредовой идее, посмевшей запятнать девственную чистоту бумаги. И она жаждала сгореть или в худшем случае истлеть, лишь бы избавиться от позора написанного.
Такая же судьба рано или поздно ждёт любую глупость, пошлость или пустяки. Всё это настоящее оскорбление для листков бумаги, в подавляющем большинстве случаев напрасно алчущих гениальности строк.
И только рукописи, являясь в идеале чистилищами духа, неподсудны до тех пор, пока они не выйдут в тираж, чтобы превратиться в прах или слиться с Логосом, обретя бессмертие.
Листки бумаги, которые мне передал странный посетитель, как и обречённые на забвение листовки, тоже взывали к битве, но только в данном случае к сражению вечному как Мир. Тьме и Свету предначертана бесконечна борьба. Победа в ней означала бы вселенскую смерть. Отдельные битвы не в счёт, но именно успех в каждой из них устанавливает принципы следующей эры правления. Самое страшное в этой борьбе – перемирие, цена которому серость и прозябание…
– И как же зовут автора потенциального бестселлера? – с нескрываемой иронией полюбопытствовал я, когда вошедший, не представившись, сходу выдал предложение, облачённое в категорическую форму требования, опубликовать его замечательное произведение в моём издательстве.
В ходе дальнейшего диалога я подстроился к панибратскому обращению и тону собеседника. Я решил посоревноваться с образной манерой ведения разговора визитёром, сыпавшим прибаутками, пословицами и поговорками, словно поздняя осень за окном листьями.
Вошедший отряхнул крошки дождя.
– Меня не звали – я сам пришёл, ложки-матрёшки, – отшутился посетитель, нервно пульсируя кулаком правой руки, в котором были зажаты свёрнутые в плотную трубочку листки бумаги. Затем он поднял их вверх в запатентованном статуей Свободы жесте и с энтузиазмом киношного председателя колхоза заявил: – А потенция у романа – ого-го! Та ещё потенция.
Я поймал себя на мысли, что в таком положении и виде неопубликованный «свиток» похож на лингам, который, как я читал, в ранних индуистских храмах являлся изображением самого Шивы. Я не сдержался и улыбнулся.