– Все нормально, милый. Кофе подлить?
– А ты есть не намерена? – перевел задумчивый взгляд с непроницаемой меня на натюрморт Виктор Николаевич.
– Намерена, но после пробежки. Ты же знаешь.
– О!
Достали со вчерашнего дня этим «о» и наркологи, и полицейские. Стоило мысленно их объединить, как я поняла, что раздражало меня с раннего утра. Не просьба Измайлова сделать бутерброды. В конце концов, это забавно. А исчезновение ночной уверенности в его правоте насчет самоубийства Леонида Садовникова. И добро бы восторжествовало мое собственное предположение о случайной роковой передозировке сердечного препарата в попытке спастись. Нет, вопреки фактам вновь возникло состояние протеста: «Не может быть. Если Леня нашел в себе мужество остановиться, принял медицинскую помощь, что при его гипертрофированном самолюбии не просто, он справился бы с любой ситуацией. Обворовали соратники? Тем вернее не бросил бы свою Ленку в грязи долгов и разборок. Ответственный же парень».
Насколько я его знала, самым тяжким было признать себя несовершенным, зависимым от алкоголя и врачей. Наверняка мучился – другие могут сами завязать, а у него не получается. Вик вчера попал в точку, отметив желание Лени не слыть, а быть эталоном. Я обошлась без комментариев, но он совершенно серьезно рассуждал об обязанности руководителя подавать подчиненным пример праведности. И в то же время «позор» перед бесконтрольно трудившимся в течение полугода коллективом он пережил бы легко. Я не удивилась бы, услышав, что Садовников, окончательно протрезвев, в одночасье уволил всех, кто развлекался его слабостью. Потом, погрустневший и помудревший, но ни в коем случае не отчаявшийся от страданий, нанял бы другой штат. И новички через неделю-другую засомневались бы: полноте, хлестал ли Леонид Александрович спиртное вообще? Не преувеличила ли завистливая молва его проблем? Не оговаривают ли его уволенные лоботрясы? Клеветать на требовательных и удачливых многие горазды.
– Между прочим, алкоголизм, как и всякий «изм» – это приверженность, пристрастие, пусть и болезненное. А токсикомания, наркомания самими своими названиями сигналят о почти полной неуправляемости.
– Что, детка? Какой «изм»? – крикнул Вик из прихожей.
– Любой, – изумленно ответила я, не заметив, что открывала рот.
– Я ушел, счастливо.
Все, если я принялась думать вслух, сопротивляться сомнениям бесполезно. Первое впечатление от кончины Леонида было неискоренимо. «Поля, столь живучи в человеке не культуры, а сорняки ощущений, – напомнила я себе, цепляясь за последний шанс образумиться. – Наверное, твое упрямое неверие – лишь отголосок не улегшихся эмоций. Послушай Вика, погоди, попривыкни. Смерть всегда вызывает протест. У тебя он принял такую вот форму». Напрасный труд. Интересно, как называют психиатры мою манию? Я уже не в состоянии была терпеть бездеятельность. У Измайлова вчера