– Нет, что ты. Мы же с тобой договорились, что никто не должен знать. А ты? Ты Андрею сказал?
– Нет. Никому не говорил. Лиза, в общем, в курсе, она же видит, что я свободно прихожу к ней ночевать, и догадывается, что у нас не все гладко. А больше никто.
– Ну и хорошо. И не нужно никому ничего знать. Спи, Родинька. Все будет хорошо.
Он плотнее закутался в одеяло, но от оконных стекол веяло таким холодом, что впору было спать в одежде. Родислав включил лампу, вылез из постели, прошлепал к шкафу, достал майку и теплый свитер. Сняв пижамную куртку, оделся потеплее и снова улегся.
На этот раз ему удалось уснуть.
– Алка, ты неисправима, – рассмеялся Андрей Бегорский, потягиваясь в постели. – Почему тебя всегда тянет на умные разговоры, когда можно просто поваляться и помолчать?
Аэлла Александриди в кружевном воздушном пеньюаре сидела в кресле, стоящем посреди спальни, и пила вино из бокала на высокой тонкой ножке. Несмотря на трескучие морозы, в комнате было очень тепло – Аэлла расставила по всей квартире электрические обогреватели. «Я же южанка, – с милой улыбкой говорила она. – В вашем климате мне всегда холодно».
– Ни один уважающий себя интеллигент не имеет права не интересоваться «Метрополем», – высокомерно заявила она. – Конечно, куда тебе, простому инженеру, это понять. Аксенов, Фазиль Искандер, Высоцкий, Ахмадулина – для тебя эти имена пустое место. Ты всегда был безграмотным.
– Ну, не скажи. «Затоваренную бочкотару» Аксенова я читал и, помнится, очень веселился. Стихи Ахмадулиной тоже слышал, в «Иронии судьбы», Пугачева пела. Про Высоцкого я уж молчу, его творения вся страна знает. Так что я не безнадежен, – засмеялся Андрей. – А тебя по-прежнему тянет на все элитарное, недоступное большинству, да?
– При чем тут элитарность!
– Ой, Алка, я же тебя столько лет знаю! Что ты мне вкручиваешь? Что я, не понимаю, что для тебя важно?
– Ну, и что же для меня важно? – надменно спросила Аэлла.
– Чтобы то, что у тебя есть, или то, что ты знаешь, было недоступно простому большинству. У тебя все должно быть самое редкое или самое лучшее. Алка, не выпендривайся, я тебя насквозь вижу. И перестань пить вино, я терпеть не могу, когда от женщины пахнет алкоголем. Бросай свой умный вид, снимай свою кружевную тряпочку и иди сюда.
Аэлла отставила бокал с вином и легла рядом с ним.
– Андрюшка, ну почему я все тебе прощаю, а? Никому не позволяю так с собой обращаться, как тебе. Никто не смеет называть меня Алкой. А ты, паразитская морда, смеешь!
– Ты питаешь ко мне слабость, – усмехнулся он. – Впрочем, как и я к тебе. Ведь знаю, что ты кукла расфуфыренная, а все равно мне тебя жалко.
– Тебе?! – Аэлла изобразила возмущение и набросилась на него с кулачками. – Меня?! Жалко?! Да как ты смеешь, несчастный инженеришко! Кто ты такой, чтобы меня жалеть?
Она колотила его поверх одеяла, а Бегорский делал вид, что уворачивается. Эта сцена повторялась