Импульсивная, громогласная и экспрессивная, Анжела была видна, слышна и осязаема в радиусе 500 метров вокруг. Рядом с ней невозможно было остаться незамеченной, будь ты хоть трижды серой мышью в шапке-невидимке набекрень. Стороннему наблюдателю хватало буквально нескольких секунд примагниченного невероятным зрелищем взгляда, чтобы оценить масштабы бедствия и степень опасности объекта под названием Анжела. А потом случайный человек переводил взгляд на камикадзе, вполне себе мирно сосуществующего с тайфуном, громом, смерчем, цунами, молнией и метеоритным дождем в одном флаконе. И столько было в этих глазах… удивления, сочувствия, интереса, неподдельного испуга и злорадной радости (хорошо, что у меня этого нет)!
А ты продолжал оставаться под градом словесных пуль, лавиной разномастных эмоций, камнепадом дружеских тумаков (надо признать, достаточно болезненных), несокрушимым напором лозунгов и аксиом сомнительного свойства, походящим по ощущениям на струю брандспойта.
– Да ты меня не слушаешь! Я тебе что – радио?!? – вот теперь лицо подруги больше напоминало морду бобра, только что выигравшего соцсоревнование по строительству плотин и понимающего, что последний кубометр древесины был явно лишним.
– Я тебя слышу. Не шторми.
И это было истинной правдой. Задумавшись, я ловила многоголосие мыслей. Но поверх всей какофонии децибелов истинным набатом била звуковая волна рассказа Желики. Попробуй тут не слышать.
– Врешь ведь! Ну-ка повтори, что я только что сказала, – и меня качнуло от легкого шлепка подруги по плечу. «Бобер» явно напрягся и внушительно икнул.
– Пожалуйста! Я даже не представляю себе, какой он нежный, добрый и заботливый. Он командировочный из Е-бурга. Счастливый обладатель штампа о регистрации брака и троих чудесных детей. Ты вся в нирване и в синяках, ибо страстный интим в неприспособленных для этого местах заводит и калечит.
– Я не так говорила, – «бобер» обиженно поводил носом и пожевал губами. – Вот делай после этого добрые дела! Ты сама себе все испортила!
– Извини, дорогая! Ты лишишь