Шазде был раздражен его поведением. Эльяс, похоже, тайно был занят разглядыванием некоего соблазнительного зрелища: он вглядывался в брошенные кости, но вдруг, якобы случайно, опаловые шары его глаз закатывались вверх – к бровям, ко лбу – и там пропадали. Руки его вдруг скрючивались, и создавалось такое впечатление, будто его только что выбросили из женской бани, и вот он приземлился в центре этого зала.
Шазде еле сдерживался. Заклинатель потребовал чашу воды – Султан-Али принес. Эльяс схватил ее и глотнул из нее. Его состояние пришло в норму, и он уже вежливо присел и написал текст молитвы разведенным в воде шафраном, почерком кривым и неразборчивым, словно муха вылезла из шафранового шербета и перебирала лапками. Эту молитву он бросил в медную чашу и сказал, что все, кто живет в усадьбе, должны отпить этой воды. Объявил:
– Узел вашей трудности развяжется на кладбище. Вы должны сорок четвергов вносить пожертвование на помин умерших вашего дома.
Написал еще одну молитву и сказал, что ее в первую ночь нового месяца нужно бросить в воду подземного оросительного канала. Знахарь настаивал: если его предписания будут исполнены в полной точности, то вскоре они оставят всех в покое.
Получив большие деньги, Эльяс ушел. Шазде был так раздражен, что – не подходи к нему. И снимающий порчу эликсир пили все, кроме него. А он не понимал, кого он больше ненавидит: живых или мертвых? Пошел прилечь, как обычно делал днем, чтобы проснуться в готовности к пятичасовой вечерней трубке.
По пандусу твое тело на коляске спускают в больничный двор, и это немного напоминает транспортировку бараньей туши на рынке. Потом Каве берет в охапку твое бесчувственное тело и с помощью собственной матери помещает его на сиденье такси. Жена садится рядом с тобой и берет твою парализованную руку, которая не чувствует ничего, даже тепла ее руки – того тепла, которое порой для тебя равнялось жизни; через мягкое рукопожатие она передавала тебе волны своей любви и покоя… Как много ты потерял, потеряв чувствительность!
Тебе кажется, что жизнь освободилась от тебя и идет дальше своим чередом. Впервые ты остался в стороне от всех, словно между тобой и обществом разверзлась глубокая пропасть. Ты всё видишь, но вмешаться не можешь. Смотришь на улицу, а люди спешат туда и сюда и не обращают никакого внимания на этого парализованного; они безразличны, холодны, не замечают тебя. Нет ощущения, что они не досчитаются кого-то себе подобного, что на одного стало меньше в очереди за хлебом, в толпе на пешеходном переходе, среди тех, кто внимательно выбирает спелый арбуз…
Было пять часов вечера, но шазде словно бы и не собирался вставать. А еще не бывало случая, чтобы сон его так надолго затягивался. Он задремывал на полчасика и вставал – бодрый и внимательный; как кошки, у которых три пары