– Ты не рад?! – с нажимом повторила она, резко отодвигаясь к переборке.
– Ты хоть понимаешь, что это значит? – выговорил он вместо ответа.
– Я-то понимаю, – она сделала попытку подняться с койки, но юноша схватил ее за руку и удержал.
– Нет, ты не понимаешь, – покачал он головой. – Ты когда-нибудь видела здесь маленьких детей? Хотя бы одного?
– Нет, – мотнула она челкой, не желая забивать себе голову разной ерундой. – И что с того?
– А то, что дети на Константине не рождаются!
– Ну и… Как не рождаются? – растерялась она. – Почему?
– Почему – неизвестно. Мне, по крайней мере. Беременности случаются, и какое-то время все развивается, как положено, а потом…
– Что потом? – похолодела Александра.
– Либо выкидыш, либо рождается мертвый ребенок, – деревянным голосом произнес юноша. – Впрочем, до последнего сейчас стараются не доводить…
– Не может быть! – кровь отлила от ее лица. – Откуда ты знаешь?!
– Буквально вчера инструктор читал лекцию…
– Не может быть… – в прострации повторила она. – Бывают же исключения, наверняка бывают – должны быть…
– Ни одного за все время…
– Не может быть… – в третий раз выдохнула она. – Они мне ничего такого не сказали… Что же делать?! – подняла она на него глаза.
Бледное лицо Эдуарда расплывалось перед ними, словно готовое раствориться в густом смрадном воздухе.
– Мы… Я что-нибудь придумаю! – заверил он, придвигаясь к ней, обнимая за плечи и крепко прижимая к себе. – Я что-нибудь обязательно придумаю! Все будет хорошо!
Не в силах произнести более ни полслова, она уронила голову ему на грудь и разрыдалась, не стыдясь слез.
11
На знаменитой гравюре маэстро Агриппы «Введение во Храм», оттиск которой висел в коридоре риторской школы прямо напротив входа в лекционный зал, жрица Констанции, Ливия, была изображена в виде белокурой девочки лет десяти-двенадцати. Так ее Эдуард себе и представлял, поэтому был немало удивлен, когда к их столу в обеденном зале мансиона Антония подошла красивая, но вовсе не юная женщина с черными, как загородная летняя ночь, волосами, собранными по последней моде в высокую прическу. Оставалось лишь догадываться – то ли великий художник погрешил против истины, то ли виной всему добрых полтора десятка лет, прошедшие с момента создания его шедевра?
Вместе с Ливией на встречу явился освобожденный Констанцией раб Гийом. Серый узкий плащ невольника он сменил на скромную зеленую тогу, кроме того, обзавелся дозволенным лишь свободным гражданам разрядником. На самой Ливии была искусно вышитая стола довольно смелого фасона, надетая поверх обычной, нецеремониальной туники. Разрядник у бедра также имелся.
– Надеюсь, никто не передумал? – первым делом поинтересовалась Ливия, когда гости расселись за столом. Посмотрела она при этом почему-то именно на Эдуарда, которому от этого взгляда как-то сразу сделалось не по себе.
– Обижаете, –