– Насчет первоначального накопления – это вы Прудона начитались, – вежливо отозвался Миха, отламывая треугольник «Тоблерона» (пристрастие к шоколаду – еще одна привычка, доставшаяся от детства, когда Миша-Плюша спасался от слез, поглощая шоколадные плитки). – И еще. Если бы мне пришлось писать об этом времени статью, главный тезис звучал бы примерно так: «Девяностые как самый яркий манифест окончательного угасания мужской цивилизации». С чего мне их любить?!
Миха откинулся к спинке кресла, поднял левую руку и погладил собственный затылок – таким образом желающие могли оценить его атлетический торс. Журналиста эти витальные проявления ничуть не смутили: его пивное брюшко было спрятано под дизайнерской кофтой, и он делал интервью для модного, если не сказать снобского издания. И не был геем.
«Тоже мне, Заратустра», – подумал журналист, выдвигая из-под стола ногу, обутую в бутсу от Дирка Биккембергса. Привычной для него формой взаимодействия с окружающей средой являлась снисходительная ирония. Поэтому он сказал следующее:
– И все же, насчет этой рекламной кампании… Ведь известно, что в определенных кругах вас называют Миха-Лимо…
– Все – берег, но вечно зовет море, – вдруг продекламировал Миха. И улыбнулся.
– Что?
– Это Готфрид Бенн, немецкий поэт.
– Допустим. Но…
– Знаете, что он хотел этим сказать?
– Надеюсь, вы меня просветите. Однако вернемся к рекламной кампании. Не секрет, что в определенных кругах вас зовут Миха-Лимо…
– Я тебе уже ответил, браток, – остановил Миха повторную попытку журналиста, и в его веселом взгляде на миг сверкнул ледяной огонек. Всего лишь на миг голубой искоркой проскользнуло нечто, и оно было холодным, как лед из бездны. Рот интервьюера захлопнулся.
…Сейчас истекала пятая минута после просмотра блокбастера «Матрица». Миха-Лимонад у стойки бара ждал свой заказ – плитку шоколада. Особа с глянцевым журналом уже успела обменяться с ним взглядом и ни к чему не обязывающей улыбкой, прежде чем вновь погрузиться в свое бестолковое чтение, но Миха знал, что находится в поле ее периферийного зрения, поэтому просто прямо смотрел на нее. Она больше не поднимала головы – равнодушие и неприступность у нее выходили неплохо, лишь на щеках заиграл едва заметный румянец. Да и журнальные развороты вдруг потребовали более значительной концентрации. Миха получил шоколад, расплатился, забрал сдачу и направился к девушке. Ее реакцией на Михино приближение стало полное, даже несколько нарочитое отсутствие реакции. Миха остановился. Улыбнулся. Произнес своим фирменным