каждой угасшей клеткой…
Вдруг тормозами взвизгнет
у роковой отметки.
«Храм у подножия Парнаса …»
Храм у подножия Парнаса —
епархия дельфийских пифий.
Храм сына Зевса – Аполлона.
Доисторические расы
историю творили, мифы,
и жили по своим законам.
По Ницше, буйный бог Дионис
в кругу сатиров и вакханок;
где фаллос – символ плодородья;
со смыслами не церемонясь,
инстинктам расширяя рамки,
бал правящий в своих угодьях,
стал антитезой Аполлона,
чей культ непререкаем в Дельфах
средь родовых аристократов.
Огонь сбегал с парнасских склонов
психоделического шлейфа
дионисийского разврата.
В Палладе просыпалась жалость.
Акропль хранил свет Парфенона,
отображённый свет, небесный.
Богиня мудро улыбалась,
и, гладя девственное лоно,
вновь снаряжала в путь Гермеса.
Предостережение
Народ, приученный к тому,
чтоб целовать тирану руку.
Порядок – высшая наука —
дан осторожному уму.
Квасной патриотизм порукой —
и обойдем суму, тюрьму.
Штандарт державный нежным звуком
внушает: «Верь мне одному!»
Но там, где правит раболепство,
где каждый орган – орган слуха,
вдруг видят с горней высоты:
взрыв назревает по соседству,
и человеческого духа
примеры редкой красоты.
Триптих 2
1
Ты сытый и обутый.
Куда тебя влечет?
Ты алчешь мякоть фрукта,
сорвав запретный плод.
Кто там кричит: «О нравы!»
При чем твой смирный нрав,
ты верный сын державы,
и ты, конечно, прав.
2
Порталы пантеона
то бросят в жар, то в холод.
На знамени Маммона,
а раньше – серп и молот.
Сквозь рыночные жерла
к нам подползает голод.
Какие еще жертвы
ждет кровожадный МОлох?
3
…И губы обметало
у страждущих ответ
расплавленным металлом
взорвавшихся планет.
И я ответ взыскую,
насквозь изрешечен,
вертя турель вслепую
распавшихся времен.
Но солнце вмиг пробило
студенистую рань.
Горящею просвирой
мне обожгло гортань.
Ну, с мертвой точки сдвинься
в слепом круженье дня.
В священном триединстве
он смотрит на меня.
Я верю, очень скоро —
отныне навсегда —
на трепетных просторах
взойдет Его звезда.
Взойдет Его соцветье
на солнечной меже
в конце