«Оперение птиц блестит и тогда, когда его никто не видит» (Гегель).
Утопия наконец-то была создана; первыми гражданами Города Солнца стали липы, пихты, три осокоря, душистая сирень, тамариск, терновник, жимолость, боярышник, стриженый чубушник, рябина, лещина (орешник), ива, седой чапыжник, дубы, сосны, яблони, клены, туя, вязы и лиственница, выше – облака, ниже – фиалки и флоксы, горицвет и гвоздика.
Старый граф Головин счастливо скончался на своей постели, как и мечтал, глядя через цветные стекла на пейзаж. Через три года после визита Дианы в его владение.
Сама Диана почила в бозе осенью сорокового года – деревья вдоль дворца в Царском были затянуты крепом, и наследники графа – сыновья Яков и Матвей – присягали сначала трехмесячному Ивану Антоновичу, а затем дочери Петра – Елизавете Петровне. Наследники Головины (была еще поздняя дочь – Александрина) не были столь чутки к прекрасному, как отец, и жадные к свету, к жизни, ненавистники уединения, они пытались превратить парк в род процветающей фермы. В пруды были пущены карпы, штат садовников резко сокращен, а после кончины Сонцева их и вовсе отменили. Старший – Яков – затеял строительство нового особняка с садом в самой столице. Размах был уже не по карману, на отделку пошли кое-какие мраморы, содранные с облицовки аннибальских фонтанов, вполовину поубавилось статуй и «грудных штук» на аллеях. Особенно пострадала геометрия водяных чар. Гасли один за другим пенно-шумные фонтаны, истощались водометные токи, гладковыбритые щеки самшитов стали обрастать бакенбардами, порвались крытые гнутой живой листвой галереи, ветки, встряхнувшись, пошли вверх, и на мозаичных полах растеклись солнечные лужи. Если б тень покойника могла бродить, стеная, по парку… Но граф покоился далеко от деревни, у стен Невской лавры. Партеры и цветники держались