И продолжил свой путь. За последующий час обогнали его два грузовика и автобус, а навстречу – ни одной машины. Небо в сумерках стало опускаться быстрее. Впереди огоньки деревеньки показались. И прибавил Кукутис шагу, ловко занося свою деревянную ногу вперед дальше, чем здоровую. Время от времени оглядывался он назад, чтобы вовремя с дороги сойти в случае появления машины. Однако со стороны Литвы дорога была пуста, да и в сторону Литвы никто не ехал.
Усиливающийся холод стал покалывать щеки. Дойдя до поворота к манящим оконным огням домиков, Кукутис свернул и ощутил облегчение.
Как и положено, крайний домик этого села был кособок и не покрашен, и всем своим видом взывал о помощи.
Кукутис зашел в открытую калитку. Поднялся на деревянный порожек, отчего доски под ногами заскрипели жалобно. Постучал в деревянную дверь, обитую толстым серым войлоком, из какого в России валенки катают.
Минуты три прошло, прежде чем дверь открылась и в проеме появилась женщина лет шестидесяти в теплом синем платке, синей кофте и черной тяжелой юбке аж до пола.
– Dobry wieczór! – поприветствовал ее Кукутис по-польски. – Я из Литвы в Париж иду. Пустите на ночлег?
– Из Литвы? До Парижа? – Женщина всмотрелась в лицо странника, потом опустила взгляд ниже и, когда увидела деревянную ногу Кукутиса, сразу шаг назад сделала. – А как пана звать?
И понял Кукутис, что его впускают на ночь. Иначе зачем имя спрашивать?
– Кукутис, – сказал он.
– А я – Эльжбета.
Следом за хозяйкой прошел он в комнату, едва освещенную слабой лампочкой, свет которой еще больше глушила зеленая ткань абажура. На белых стенах – множество фотографий в одинаковых рамках. Под окошком слева – овальный стол и три венских стула. Справа – застеленная кровать с пирамидкой из трех подушек, возле нее – тумбочка. На ней графин с водой, стакан и коробочка лекарств.
Усевшись на стул, Кукутис оглянулся и возвратил взгляд на Эльжбету, присевшую рядом.
– Хорошо, что вы память о родных сохраняете! – произнес он задумчиво, кивнув на висящие на стенах фотографии.
Женщина отмахнулась, в ее глазах, несмотря на тусклый свет, гость заметил веселый огонек.
– Это я когда-то из киножурналов повырезала! Тут и актеры, и певцы наши… С ними как-то уютнее. То к одному подойдешь, то к другому. Поговоришь, и на душе легче становится!..
– Все равно, значит, родные! – кивнул Кукутис. – С чужими ведь о том, что волнует, не разговаривают!
Эльжбета всмотрелась в лицо гостя, и в глазах ее появилась озабоченность.
– Что это я вас забалтываю, когда вы с дороги! И устали ведь, наверное!
– Устал, – признался Кукутис.
– А худой какой, – всплеснула ладонями хозяйка, все еще не сводя глаз с лица гостя. – Я сейчас! – поднялась она на ноги. – Я сейчас вам на кухне постелю. Там хорошо, только мышки иногда пищат.
Минут через пятнадцать