Его окружали люди, которые, несмотря на дурные предчувствия, не знали, что их ожидает впереди, хотя им хватало обрывков ночных кошмаров, для того чтобы строить самые безрадостные предположения. Размышления над ожидающей их участью могли отвлечь от грохота локомотива и вскриков спящих, но не в силах были заглушить скулеж и причитания, доносившиеся из дальних углов вагона для перевозки скота.
Впрочем, его обонянию пришлось куда хуже, чем слуху. Смрад был животным. Воняло пролитой кровью, кислой блевотиной, страхом и дерьмом. Каждый здесь источал отвратительный запах, и эти ручейки сливались в потоки и реки. Всё и все пропитались этой вонью. Она растекалась по полу, струилась в разгоряченном воздухе вагона, оседала конденсатом на потолке, образуя большие капли, которые падали им на головы, когда вагон трясло и он кренился набок.
Людей напихали в вагон, словно сельдей в бочку с рассолом. Их швыряло и качало всех одновременно, как одно целое. Они сердито боролись друг с другом, отчаянно отвоевывая личное пространство ради того, чтобы наполнить усталую грудь воздухом или скинуть с плеч пальто.
К концу путешествия многие имели на себе лишь рубашки или даже еще меньше. Пропитанная пóтом хлопчатобумажная или шерстяная ткань липла к коже. Аркадий предусмотрительно прижался к стене, когда солдаты заталкивали заключенных в вагон, и теперь был благодарен тому, что у него есть возможность опереться на что-то, помимо иного человеческого существа.
А потом поезд притормозил, содрогнулся и замер. Люди замерли вместе с ним и, затаив дыхание, ждали… ждали минуту… час… Затем двери вагона распахнулись, и человеческая жидкая грязь хлынула наружу.
Аркадий на трясущихся ногах, привыкших повторять движения вагона, спотыкаясь, шагал вперед. Он с благодарностью вобрал в грудь ледяной воздух, но секундой спустя ветер проник своими костлявыми пальцами под пальто и вцепился в мокрую ткань под ним.
Шаркая ногами, заключенные сначала медленно, а затем быстрее двинулись по коридору, образованному солдатами, вооруженными пистолетами и дубинками. Они прошли по платформе до сортировочной станции, где их поджидал эсэсовец, опрятный и угрюмый, с эмблемой «мертвой головы», поблескивающей на черной форменной фуражке. Когда волны новоприбывших достигли его, эсэсовец принялся выкрикивать одну и ту же фразу, словно бакалейщик над своим товаром:
– Мужчины – налево! Женщины – направо!
Некий молодой человек оказал сопротивление, не желая расставаться со своей женой. Тогда офицер, вытащив пистолет, пристрелил его, а затем дулом указал ошеломленной вдове, куда ей идти. Жесты его были деловитыми, размеренными, а на лице застыло скучающее выражение. Аркадий тотчас же ощутил радость из-за того, что одинок на этом свете. Ему не о ком волноваться, и никто не будет волноваться о нем. Все,