Весь день гостья проспала, отказываясь от еды и не отвечая на его расспросы. Но вечером сама предложила помыть посуду.
– А как ты окликнула меня вчера? – Он старался не смотреть на девушку, чтобы не смутить ее или не растеряться самому.
– Не помню, – хрустели мокрые бока кружек.
– Ты же не знала меня раньше…
– Слышала.
– А что про меня говорят?
– Я спросила: где твоя медведица?
Саня подумал, что медведица теперь уж точно легла и укрыта пушистым снегом. Он засмеялся:
– Я думал, и ты всю зиму проспишь!
Девушка смотрела на него спокойно и почти равнодушно, будто была из обычных туристок, которая прибирала посуду, прежде чем уйти в поход.
Звали ее Катя. Все имущество на ней было: бордовое платье, кожаная куртка и мамины выходные туфли. Белые… Красиво они смотрелись на белом снегу! Когда она сняла куртку, Соловей разглядел ее фигуру. Была в ней не то чтобы склонность к полноте или широкая кость, но скорее предзимний жирок, особая меховая аура – мягкая, гибкая, искристая. Русая толстая коса и густая челка, под которой открывалась на лбу легкая испаринка. На щеках румянец; когда она приходила с реки, зардевшись при подъеме, то даже тени под глазами казались темно-вишневого цвета. По утрам, после умывания, лицо Кати становилось молочно-розовым, и только на носу оставалась малиновая лоснящаяся полоска поверх маленькой горбинки.
Однажды она сидела в кухоньке и разглядывала закопченные книги на полке: Есенин, Шукшин, Рубцов. Вдруг из-за фанеры на стене мелькнул темный жгутик, потом раздался резкий корябающий звук, и что-то живое свалилось вниз, угодив в помойное ведро. Катя взвизгнула.
– Жаль, Машка спит! – воскликнул Саня. – Вот бы позабавилась!..
Представив с улыбкой, как его подруга фыркает на мышь в ведре, он решил, что само собой нашлось имя для медведицы. Потому что у него теперь было две особы женского пола.
Появление Кати изменило его жизнь. Саня начал как-то охорашиваться, больше суетиться. И это не нравилось ему.
За окном стояла хмарь.
Первые зимние дни тянулись долго. Громко отстукивал минуты железный будильник. Саня неспешно строгал топорище и следил с какой-то придирчивостью за движениями девушки.
На стекле отражался оранжевый язычок свечи, будто из-под снега пророс острый стебелек кандыка.
Катя взяла с книжной полки фотографию мальчика лет двенадцати:
– Сынок твой?
Саня сел на корточки перед печкой, чувствуя, как заныл на ладони старый ожог:
– Мой.
– И кровь не зовет?
– Не знаю. У меня своя кровь, таежная…
Катя смотрела грустно, по-женски угадывая что-то:
– Видимо, на мамку похож!..
Вишневые круги под ее глазами стали шире:
– Какая уж там кровь-то? Нельзя одному жить! – сказала так, будто собиралась