Смуров неожиданно и как-то разом перестал дрожать и уставил в Алексея преданные, собачьи глаза.
– Я не трус, – проговорил он чуть слышно, – ты не думай, я не трус. Это они все шкурники. Ты их не знаешь, совсем не знаешь, – речь его становилась все громче и сбивчивее. – Они тебя не любят, никто из них, все только притворяются, я сам слышал, как они плохо о тебе отзывались, они тебя ругали, смеялись над тобой…
– Ты что болтаешь, сучонок? – ласково спросил Полежаев, надвигаясь на Смурова.
– Ты на кого напраслину возводишь? Мало того, что ты стукач и подлец, ты еще и клеветник. Отойди, Алеша, дай нам с ним поговорить по-флотски.
– Я вас не боюсь, – взвизгнул Смуров, – плевать мне на вас, все вы подонки, я вас ненавижу, ненавижу, гады, сволочи!..
– Заткнись! – исступленно закричал Вересов и занес кулак, метя Смурову в лицо, но вдруг замер, пораженный: Смуров тянулся навстречу его удару, принимал с готовностью, с убежденным самоотречением, и именно это по-настоящему испугало Алексея.
– Да брось ты его, – серьезно сказал Вазген, – не видишь, он не в себе.
Оставьте его, ребята, пусть живет, как знает, но только один. Говорил я тебе, Леш, не приваживай этого убогого. Пусть папаша его воспитывает, если еще не поздно.
Курсанты стали нехотя расходиться, презрительно сплевывая Смурову под ноги, но тот ничего не замечал, глядя со звериной тоской вслед Алексею. С тех пор он жил словно в изоляции, учиться стал из рук вон плохо, с горем пополам окончил училище, лишь благодаря влиянию отца, и о том, как в дальнейшем сложилась его судьба, Алексею было неизвестно.
Вересов после случая со Смуровым стал осмотрительнее в своих симпатиях и антипатиях, с людьми с тех пор близко сходиться опасался, и потому Вазген остался его единственной сильной и искренней дружеской привязанностью. Дружба с годами становилась все крепче и самоотверженнее, им посчастливилось в дальнейшем служить вместе и не расставаться, часто выручать друг друга в минуты опасности, так что один уже не мыслил своей жизни без другого.
Да, теперь перед Алексеем стоял совсем другой Кирилл Смуров. Учился плохо, а вот, поди ж ты, уже капитан-лейтенант. Вид у него был холеный, что особенно бросалось в глаза в обществе посеревших и уставших офицеров, которые, в большинстве своем, только что сошли с кораблей, вернувшись с трассы из-под налетов вражеской авиации и артиллерийских обстрелов. Внешность Смурова, прежде заурядную, сейчас можно было бы назвать вполне благообразной, если бы не портящее лицо надменное выражение, презрительно опущенный уголок рта и жестко-насмешливый прищур светлых глаз.
– Смуров? – без улыбки приветствовал его Алексей. – Какими судьбами? Не ожидал тебя здесь увидеть.
– А я ожидал, и даже знал наверняка, что тебя здесь встречу. Мне было известно, что вы с Арояном служите на Ладоге. – Смуров посмотрел в спину Вазгену, который, не заметив его, прошел вперед и вступил в разговор с офицерами. – Я все о вас знаю. Вы служил в Черноморском флоте, воевали в советско-финляндскую, были в Кронштадте,