– Нет, куда там, – ответил я. – Разве можно тут спать? Чуть зазеваешься, овцы зайдут в люцерну, обожрутся, потом они лопнут.
– Значит, ты не спал?
– Говорю, не спал. Прилег просто.
– А голос мой не сразу услышал, негодяй!
Я рассмеялся:
– Я думал, только Миран ко мне придирается, а ты еще хуже!
Он тоже засмеялся:
– Да уж, натерпелся ты от него, это точно…
Я поднял с земли свой пастуший посох, и мы вместе с Аршамом обошли стадо, сгоняя разбредшихся овец кучнее.
– …Натерпелся? Это не то слово. Он меня сумасшедшим делает. Как замечу его издали, у меня в мозгу такое… Будто вижу убийцу моего отца. Знаю, что идет, чтобы цепляться ко мне. Сам Аллах бы, если бы захотел напоминать о своих благодеяниях так часто своим чадам, и то легче сказал бы: «Займись своими делами! Нам от тебя ничего не надо!»
– Да, характер у него не сахар. Разве не так? Ведь и Хадиша он поколачивает?
– Это да. Но как меня увидит, тут он весь злобой изойдет.
Солнце еще не поднялось в зенит. Со стороны гор дул мягкий ветерок, принося запах сжатых хлебных полей, запах распаренной, теплой земли. Пахло и картошкой: начало осени, время копать ее.
– Ты сам не даешь ему поводов, да?
Я почувствовал его иронию. Сегодня был один из тех дней, когда, кажется, полжизни отдашь за возможность поспать. Ветерок гнал по небу легкие облачка, которые порой закрывали солнце, бросая приятные тени.
– Да говорю же, я просто прилег. Задумался.
Он искоса посмотрел на мое заспанное лицо и на мои – наверняка – припухшие веки.
– Но выглядишь ты усталым.
– Полночи вчера картошку возили, – ответил я. – Как не устать! Домой пришли – все замертво упали.
– А на сегодня нельзя было оставить?
– А как же выкопанную картошку оставить в поле? Мы ведь не для воров трудимся.
– Зачем тогда всю выкопали?
– Откуда мне знать! Не я командую.
Мы с Аршамом сидели на холмике из камней, которые за многие годы мы натаскали сюда, очищая поле. Внизу холмика мыши нарыли нор. И вот мне представилось, будто я своими глазами вижу быка Маш-Энаята с его глазами, выпученными в страхе, ярости, ужасе, в то время как Энаят пускает в ход свой инструмент для корчевки кустов, это две палки, скрепленные не то цепью, не то прочной веревкой, которые он обычно втыкает в землю под корни куста и вырывает куст сорняка, как бы ни были густы его корни, – и уж, конечно, можно тем инструментом вырвать семенники быку со связанными ногами, вырвать, или, точнее говоря, вытянуть, может быть, еще точнее, – выкрутить, может быть, еще точнее, – выдрать, выдавить наружу, чтобы уничтожить эту непокорность, эту строптивость, эту самонадеянность… – И вот он из всех своих сил оглушительно ревет, и пена летит изо рта и из ноздрей…
– Да ты как будто засыпаешь!
– Точно, засыпаю! – ответил я. – Хадиш половины моей работы не сделал,