Филипп – прямая противоположность: с лица не сходит рассеянная улыбка, одет небрежно, торчат вихры, очки перекосились, бывает резок, даже груб.
– Филя, займись лошадкой!
Сын и ухом не повел. А Вероника Георгиевна увидела стоявшего без дела мужа:
– Петр Васильевич, почему у нас до сих пор нет дров? Скоро обед, могут приехать гости, а вы прохлаждаетесь. Когда я служила начальником производственного отдела, я никого не заставляла ждать.
Муж улыбнулся в усы:
– Сей миг все будет сделано.
Жена его работала всего года полтора за всю жизнь (она говорила – «служила»), однако то и дело напоминала об этом… «В тебе, Веруша, погиб большой генерал», – добродушно шутил муж, и лицо его покрывалось мелкими морщинками, а глаза, темно-серые омутки, шустро взблескивали из-под бровей.
– Пора выгуливать Роланда, – добавила Вероника Георгиевна, чуть смягчаясь.
Лошадь по имени Роланд – тоже ее причуда. Как-то, полгода назад, старый товарищ мужа рассказал, что в цирке во время родов пала кобыла, из живота ее вынули жеребенка, и он должен пойти на мясо. «Пойти на мясо? – возмутилась мадам. – Ни за что! Несите его к нам!» Новорожденный напоминал смятый кусок коричневого бархата.
Петр Васильевич не хотел его брать, потому что в Гражданскую войну у него был чудный конь в яблоках по имени Серко. Когда конь состарился, пришлось отдать на конный завод в Бутово – там сохранилась конюшня. Бывалый конник чуть не со слезами уводил своего Серко на конюшню. А через год, наведавшись туда, нашел разоренной усадьбу; конюшню упразднили, про Серко, любимого коня, говорили, что он долго бродил по окрестностям, а потом исчез. С тех пор Петр Васильевич зарекся заводить лошадей. Однако в доме верховодила мадам, любимая жена… До него донесся ее голос:
– Филя, не знаешь, приедет сегодня Саша? И один или с очередной пассией?
Сын что-то буркнул, но так тихо, что поняла только мать и тут же накинулась на него:
– Молодец Саша! Не то что ты. У него всегда полно друзей, подруг. А ты? Как бука. Ни одной знакомой девушки!
Возмущенный шепот, похожий на шипение, донесся оттуда, где стоял Филипп:
– Мам, что ты говоришь? У меня же сессия!
– Ах, милый! Когда я училась в гимназии, даже во время экзаменов мы ухитрялись передавать записочки гимназистам.
Филя взлохматил светлые волосы, поправил очки и, не без раздражения взглянув на мать, прошептал:
– При чем тут твои записочки? Может, ты любила флиртовать, а меня это ни капли не занимает.
Хотя Филипп учился в театральном институте, он ни на йоту не был наделен артистизмом (учился он, правда, на театроведческом факультете).
– Мальчишка! – бросила