Другая сторона вопроса касается коммуникативных функций изученного мной поведения. Я смог уйти от априорных, чисто интуитивных суждений о неком «смысловом значении» тех или иных акций, заменив их результатами количественного анализа частоты их встречаемости во взаимодействиях той или иной эмоциональной окраски – якобы позитивной для коммуникантов («брачные позы») или негативной («угрожающие», «агрессивные»). Выяснилось, что эта альтернатива не работает, поскольку одни и те же акции (разного уровня интеграции) свойственны обоим типам взаимодействий.
Сказанное заставило меня подойти по-новому и к вопросу о целенаправленности (по другому – «намеренности») трансляции особями тех или иных «сигналов». Наиболее рациональное зерно в суждениях по этому вопросу я нашел в представлениях основателя этологии Конрада Лоренца. Я не имею возможности вдаваться здесь в детали этих воззрений[76], хочу лишь подчеркнуть, что суть их – в спонтанности актов поведения, именуемого «коммуникативным», и в их слепом автоматизме, лишенном рациональной целенаправленности. Именно об ее отсутствии в «сигнальном поведении» птиц говорили все те данные, которые легли в основу моей книги.
Младший коллега Лоренца, Нико Тинберген, позже предложил видеть процесс коммуникации у животных более похожим на языковое общение у людей. Он считал, что в процессе эволюции происходит так называемая «ритуализация» такого рода спонтанных акций, благодаря чему они, как он полагал, приобретают некое конкретное «значение». Например, угрозы, умиротворения и так далее[77]. Это весьма популярная в те годы идея «языка животных» полностью опровергалась моими многолетними наблюдениями.
Что касается сравнительного анализа поведения разных видов, которому в книге уделено значительное место, то он ни в какой мере не должен быть самоцелью. Степень сходства между видами может быть мерой их эволюционного родства. Признаки поведения много более консервативны, чем, скажем, морфология видов (например, окраска и размеры особей). Поэтому сравнительный анализ структуры поведения может служить важным ключом для реконструкции генеалогической преемственности в группах близкородственных видов в процессах видообразования и дивергенции. Этот ключ, подчас дает даже более надежные результаты, чем попытки прямого сопоставления структуры их геномов методами молекулярного сравнительного анализа[78].
Межвидовые различия в интересующих нас формах поведения невозможно, как правило, объяснить с рациональных позиций, например, как результат приспособления к внешним условиям. Причиной их своеобразия можно считать спонтанные перестройки в структуре нервной системы (в чем-то подобным мутациям генома). Это «законсервированные» свидетельства