Оставил в связях росчерк.
Повесой в высшем свете слыл,
Испортил много дочек.
Таких, как мы – здесь наскрести,
Подкидышей немало.
Все началось, Господь, прости,
Наверно с Ганнибала:
Потомок древнего двора,
Плененный из пеленок,
Достиг гнезда царя Петра
Невольник-арапчонок!
Не стану в дебри уходить
И долго словословить,
Наш род от Пушкина лежит,
И К*** в запретной плоти.
Вот так легенда обросла,
И перед смертью мама
Все, что запомнила сама,
Внучатам рассказала:
«Ваш прапрадед был Скачок,
Его Леоном звали.
И никому невдомек,
Чей род мы продолжали.
Подброшен был он к бобылям
Студеной зимней ночью.
Полузамерзший, в кружевах,
Но это, между прочим…
Разбогатели бобыли,
Принес младенец счастье,
Они не чаяли души,
А деньги шли все чаще…
Но вот однажды у ворот
С пролетки дама сходит,
Стучит назойливо в забор
Парнишка к ней выходит.
Полумужчина, смоль в кудрях,
Оливковая кожа,
Она сказала: „Боже, как
Ты на отца похожий!
Прости за всё, мое дитя!
Нас бес, видать, попутал,
Игрушкой я была тогда.
Но с этой вот минуты
Я от тебя не отрекусь,
Омою грех слезами!“
Пушок, пощипывая ус,
Он так ответил даме:
„Есть у меня отец и мать,
Люблю их, почитаю,
Не стану память напрягать,
Я вас совсем не знаю.
Готов я грех за вас нести,
Вы успокойтесь, дама,
Спаси Господь вас, сохрани,
Вы для меня не мама!“
Она стояла, не дыша.
Был приговор суровый…
Наверно, ноша нелегка
Досталась ей до гроба.»
Теперь кто станет говорить?
Свидетели забыты.
Хочу тебя благодарить,
Скачок, не лыком шитый.
Спасибо, пращур мой, за всё,
Колени преклоняю.
Ты помнил долг, свое гнездо,
Твой род не умолкает!
Возможно, я не доживу,
Но вот в легенду верю,
Займет потомок высоту
На том забытом древе!
Отчий дом
Мне часто снится отчий дом.
Ветла, качели над ручьем
И небольшой уютный сад.
А среди лета страшный град,
Гряды седой поток комет,
Площадка для игры в крокет,
Где бородатый наш отец
Играет бойко, как юнец.
Резной я вижу палисад,
Два камня у крыльца стоят,
Ступени с писаным ковром
И дверь с затейливым звонком.
От кухни дверь на черный ход,
Где на приступках каждый год
Варенье мама впрок варила.
А на рассвете рожок Нила
Ее,