– Я тебя никогда не видел раньше, не правда ли?
Незнакомка поцеловала А. в губы и взяла его за руку. Она подвела его к краю колодца и опустила свой взгляд вниз. Трамвайный фонарь на крыше вытянул свою железную шею и согнулся в колодец. А. увидел внизу удивительно прекрасный наполненный яркими красками восхитительный мир. Тысячи любопытных человеческих глаз смотрели на него восхищённо и молчаливо манили к себе. А. поднял свои глаза на безмятежное блаженство в лице Незнакомки.
– Тот мир огромнее и прекрасней, чем этот?
Незнакомка плавно качала своей сверкающей головой.
– Ты отпустишь меня?
Незнакомка поцеловала А. в сухие губы и оторвалась от земли. А. смущённо улыбнулся, глядя, как она переливалась миллионами искр в молочном спокойствии, и шагнул в цветущий колодец.
Скрытый дефект
Огромный красный шар запутался в ветвях больших деревьев, стоящих на холме. Их плавные могучие кроны в круглом красном киноэкране солнца даже при ленивой игре воображения становились похожи на контрабандистов, которые уже украли солнце, но ещё не договорились между собой – куда его спрятать.
Фарадей смотрел на чудовищный красный глаз, который и не собирался моргать, лишь медленно и величественно погружался в ресницу далекого леса на засыпающем горизонте. Ничто уже не могло изменить этой свинцовой траектории. Солнце, превозмогая смертельную усталость, ждало смены караула и лениво осматривало окружающий мир для того, чтобы передать его во власть, равноценную по значению.
Серо-голубые тени и молочная дымка уже крались по соседним холмам, на которые свет заката уже не действовал. В этом неизбежном сгустке сумерек чувствовалось какая-то хулиганская сила, которая еще не могла, из-за боязни быть рассеянной светом, откровенно, подобно таможне, выйти и объявить свои права. Мрак тени еще репетировал после дневного сна перед выходом на авансцену.
Если бы не музыка и крики людей на берегу, то можно было бы поверить, что смотришь на фотографию.
Фарадей почувствовал себя настолько малым в этой немой громадине – раздвигать воображение было некуда, что даже боялся назвать этот мир своим, испуганный величием и безразличием, внезапно его окружившим. Но, и отдать все это кому-то – тоже было невозможно, ведь глаза и уши принимали всю это блажь и главное – пульсирующая червоточина, которая когда-то далеко в детстве забралась в его нежную душу и сейчас отвоевывала все большую и большую территорию. Фарадей позволял ей беспечно жить и творить, находя в этом хоть слабое, но утешение неразделенной