– И как дело продвигается?
– Трудно, мой фюрер. Евреям Палестину обещали, да только там Османская империя. Никто добром принимать их не хочет. Государь повелел дать оружие да в Палестину отправить, страну иудейскую себе отвоёвывать.
– Мудрое решение, – заключил Строганов, представивший Чёрное море и восторг османских властей при виде судов с евреями, кочующими к Палестине через Босфор. Однако же осуждать вождя не следует. Новое дело всегда такое – трудное. Лучше пробовать, ошибившись, чем по русскому обычаю на печи лежать и годами разглагольствовать, отчего не хочется за ту работу браться.
– Дабы не было мора среди евреев, Государь наш постановил работу им придумать в лагерях концентрации, чтоб плоды их труда на продукты менять.
– Вот как? Но евреи не всякий труд приемлют. Им бы торговлю, ростовщичество, мелкий промысел на худой конец.
– Теперь не раввины, а Дубельт решает, какая работа им пристала, – осклабился Бенкендорф. – Он даже лозунг выдумал: «Арбайт махт фрай» (5).
(5). Труд освобождает.
– Хорошие слова, – согласился Александр Павлович.
Только на воротах концетрацьёнс-лагеря несколько двусмысленные. Если часть евреев умрёт от труда, они воистину станут свободными от забот. Но концлагеря и жидовские смерти – не самоцель. Потребно просто освободить республику от чуждого ей народа. Строганов, лично ничего против еврейского племени не имевший, тяжко вздохнул про себя. Оставлять их судьбу на откуп господам вроде Дубельта и Бенкендорфа не гоже. Доблестные генералы К. Г. Б. склонны окончательно решить иудейский вопрос… несколько прямолинейно. Ежели не вмешаться, не укоротить ретивых – вопрос сам по себе развеется. За отсутствием евреев.
– Я подумаю, как ускорить процесс, – пообещал он заместителю. – Вернёмся к поэту. Ваши предложения?
– Какому поэту? – удивился Бекендорф, и Строганов понял, что сплетни о короткой памяти Александра Христофоровича не на пустом месте выросли.
– Не важно. Смутьяном я сам займусь.
Глава третья, в которой появляется Александр Сергеевич Пушкин
В московском особняке главы Коллегии образования Александра Семёновича Шишкова, дарованном ему Верховным Правлением из отобранного у бунтовщиков имущества, собирались любители русской и польской словесности. Александр Семёнович, только что сменивший министра образования, известного содомией и иными пороками, являл собой образец наилучшего русского и консервативного. Служение Отчеству он посвятил, дабы оберегать молодое поколение от заразы «лжемудрыми умствованиями, ветротленными мечтаниями, пухлой гордостью и пагубным самолюбием, вовлекающим человека в опасное заблуждение думать, что он в юности старик, и через то делающим его в старости юношею». Вдобавок, Шишков принадлежал к коренной нации, к удовольствию Пестеля разбавив русской кровью тевтонские ряды Верховного Правления.
Овдовев незадолго до назначения,